Кейси Доуз - Инъекция

Мы дошли до перекрестка и завернули направо, словно какая-та прогуливающаяся романтическая парочка из тупой комедии.

– Но дело не в ней. Дело в ее предках. Говорю, они навещали меня уже тогда, когда мне кололи эту вакцину. Уверен, с их участием, они наверняка что-то знали о ней. Либо – что это, либо кто поставщик, может даже состав, я не знаю! – я всплеснул руками – но это единственная нитка, за которую я пока могу дернуть.

– И ты уже позвонил им?

– У меня нет их номера. Они приходили, но никогда не оставляли обратного адреса или телефона. Да и зачем он мне нужен был, если я и так видел их каждую неделю? У меня нет никаких данных – даже адреса.

– И как ты тогда дернешь за нитку?

– У меня есть бумажки. Мои. Генри отдал мне все их, когда отправлял. Уверен, он уже не рассчитывает вновь со мной когда-то встретиться.

– Генри?

– Тот самый дядя, что отжал все мое наследство, но это сейчас неважно. Короче, там в одной из них указано, что я родился в Чандлере.

– Здесь?

– Да, и отец и мать оба отсюда. Они познакомились здесь и только потом переехали. Родился я тоже здесь. Там был указан и роддом –я нахмурился – я не помню, какой. Не запоминал особо, но смогу найти эту бумажку. Думаю, если приду туда и дам пару сотен баксов, они поднимут архивы и смогут найти карту роженицы.

– Твоей матери?

– Да. У меня есть ее данные – указаны в карте. Есть число моего рождения – все это даст возможность очень быстро ее отыскать. А в картах всегда хранится адрес прописки. Еще пара купюр – и они дадут мне его. Адрес ее предков. Потому что прописались мои мать с отцом только в своем доме, когда переехали в ЛА. В Чандлере, значит, она была еще прописана у них.

Лора кивнула, вдруг став сосредоточенной и серьезной:

– Даже неожиданно, ты придумал идеальный план.

– Пока не идеальный.

– Почему?

– Мне еще надо впарить кому-то мак и айпад, чтобы у меня появились деньги, которыми я буду соблазнять пролетариат на разглашение адреса.

Тут лицо Лоры засияло.

– Подожди! Может и не надо будет.

– Почему?

– Узнай точно какой роддом и напиши мне.

– А в чем дело-то?

– Моя тетя работает в роддоме. На Гарисон-Стрит. Если вдруг судьба повернется лицом и выяснится, что ты был рожден там же, то она мне просто так все это найдет. Без всяких денег и уговоров. Возможно, скажет даже больше, чем тебе сказали бы за бабки.

Я усмехнулся:

– А, может, от тебя и правда будет толк.

-3-

На деле о бабушке и дедушке я знал до смешного мало.

По сути, мы общались довольно долго – лишь, когда мне было около десяти, они прекратили почему-то свои визиты, но до этого времени посещали стабильно раз в неделю. Но при всем этом я бы даже не смог сказать их имена – не знаю, говорили ли они их вообще, да и зачем. Я всегда их называл «ба» и «деда», и их вполне это устраивало. Я же для них был «наш милый Томми».

Какая все-таки ирония! Столько лет общаться с родственниками и даже не иметь понятия, об их именах, номерах и адресе.

Однако, понятное дело, я не рассказал Лоре все, что знал на самом деле. Уже придя домой, я решил, что даже сказанного ей оказалось слишком много для какой-то девчонки из Чандлера с сомнительной репутацией. Надо было сказать от силы о болезни, и что это вакцина от нее, а не пересказывать добрую часть своей жизни.

Делай вид, что доверяешь людям целиком и полностью – но никогда не делай этого на самом деле. Вот как говорил мой отец – поэтому он всегда нравился людям, пользовался любовью знакомых, женщин и друзей, но при этом его никто никогда не мог опрокинуть, потому что доподлинно о себе и своей жизни знал лишь он сам.

Ну и я.

Версия с матерью, точнее с ее уходом, была не совсем правдивая. То, что я сказал Лоре – скорее было псевдоофициальным заявлением, которое по умолчанию подтверждали бабушка с дедушкой, и то скорее переходя на другую тему.

И то, что я не интересовался матерью – тоже было кривление душой. Единственное, что я на этот счет сказал правдивое Лоре – это то, что к 10 годам мне уже стало на нее глубоко плевать, но привело к этому ни то, что я ее никогда не знал.

И не то, что она побоялась некоторой ответственности за больного ребенка. Не уверен, что я смог бы в свои 10 лет возненавидеть ее за то, что она не захотела нянчиться с моими болячками. Я был мальчишкой и сам тогда ненавидел свою постоянную уязвимость перед всякой дрянью, и не до конца одуплял, что мать – это немного другое. И ее должно было парить, а не пугать мое здоровье.