Жан-Кристоф Гранже - Обещания богов

– Но вам меня не одолеть!

Франц приступил к привычному ритуалу. Опустившись на одно колено, он взял отца за руку.

– Папа, никто не желает тебе зла. Ты здесь, потому что… – каждый раз в этом месте он запинался, – так было нужно, понимаешь?

Внезапно отец жестом заставил его замолчать:

– Тихо. Ты слышишь?

– Нет.

– Слушай!

Бивен не шевельнулся.

– Теперь слышишь?

– Что?

– Шум… шум в трубах.

Франца всегда удивляло богатство и разнообразие его бреда. Петер Бивен провел бо́льшую часть своей крестьянской жизни, перепахивая землю и засевая ее, но слабоумие пробудило такие зоны его мозга, о существовании которых никто не подозревал. Он воображал невероятные картины, сплетал сложные истории, демонстрируя недюжинный творческий потенциал.

– Они снова его пустили, – прокомментировал он. – Правильно, сейчас ведь ночь.

– О чем ты говоришь?

– Это газ свистит… Они нас потихоньку отравляют. Ночью, когда все спят, они пускают газ… Сейчас тебе покажу. – Он в два шага пересек палату (босые ноги в солдатских сапогах) и ткнул в трубы, вмонтированные в стены. – Гляди… – (Его длинные пальцы походили на мертвые ветки в нескончаемую зиму.) – Видишь, они пускают газ по этим трубам, трубы-то все пористые… И убивают нас, пока мы спим…

Как всегда, его бред отличался строгой логикой: в него почти можно было поверить.

– Папа, не беспокойся. Просто трубы в плохом состоянии, это всего лишь центральное отопление.

– Ну что ты за кретин! – Отец внезапно вскочил – ростом он не уступал сыну. – Да нет, это я кретин! – клоунским тоном воскликнул он. – Ты же один из них. Ты из армии сволочей, которые решили уничтожить победителей, сжечь бесполезных, из тех, кто продал душу дьяволу якобы во имя родины!

– Германия очень переменилась, папа. Она встала с колен, она…

Старик расхохотался: несгибаемость действительно была его сильной стороной.

– Германия пляшет на наших костях, сынок! И твои сапоги топчут мой рот. Я умру, задушенный газами твоих командиров.

– Папа…

Старик плюнул на пол: беседа была закончена.

Как всегда, Франц вышел из палаты в шоковом состоянии. В горле сухо, глаза щиплет от слез. И как обычно, вернул себе силы, поклявшись отомстить за отца. Пойти на фронт. Убивать французов…

Наконец-то обстоятельства складывались удачно: Германия вот-вот нападет на Польшу. Франция и Англия не смогут остаться в стороне. Начнется Вторая мировая война, и он будет в первых рядах.

Но оставалось еще это расследование и…

– Как он вам сегодня?

Франц обернулся. Перед ним стояла Минна фон Хассель, скрестив руки на груди, в накинутой на плечи замшевой куртке. В изящных пальчиках дымилась тонкая сигарета. Картина идеально вписывалась в обстановку: кирпичные стены, мягко отсвечивающие свернувшейся кровью в лучах алого заката.

В то же мгновение Бивен понял, что приезжает сюда, в Брангбо, только чтобы ее увидеть.

Бивен перечитал досье Минны фон Хассель тысячу раз, не меньше. Родители аристократы и коммунисты (и миллионеры), сбежавшие в Штаты. Блистательная студентка. Временная работа в разных психиатрических клиниках Берлина, а затем – отравленный дар: руководство клиникой в Брангбо. Приняв этот пост, баронесса Минна фон Хассель стала первой немкой, возглавившей лечебное заведение, и самым молодым руководителем такого ранга в истории. Не замужем, детей нет, законченная алкоголичка.

– Ну что я могу вам сказать? – бросил он, скрывая волнение. – Вот уже двадцать лет, как я раз в неделю приезжаю повидать его, где бы он ни находился, и никогда не замечал ни малейшего улучшения. Хуже, конечно, иногда становилось, а вот лучше ни разу.

Минна задумчиво затянулась сигаретой. Розовые завитки дыма, казалось, вбирали в себя ее размышления.

– Это проклятие нашей профессии, – заметила она смирившимся и в то же время беспечным тоном. – Мы не вылечиваем наших пациентов. Мы лишь облегчаем их состояние. И то…

– По крайней мере, вы не морочите голову.

В уголке ее губ мелькнула легкая улыбка, похожая на запятую.

– Идемте, сменим обстановку.

Они направились к воротам. По саду бродили пациенты, словно выбравшиеся из собственных могил. Некоторые так и не сняли смирительных рубашек, и длинные рукава волочились по земле; другие, жертвы Большой войны, несли на себе нескрываемые увечья.

Франц никогда не видел столь мрачного места, а уж он навидался кошмарных закоулков. И все же, выйдя за ворота, он почувствовал себя счастливым.