Александр Кондратьев - Дневник инвалида

Я смотрел на него с двояким ощущением. С одной стороны, я не понимал его, ведь его ждут дома любящие жена и дочь, которые готовы ему помогать в реабилитации, да и вообще, любовь лечит, это же прекрасно, что он жив и что никто не погиб в той аварии, а остальное более или менее решаемо. С другой стороны, я понимал его злость и раздражение, я понимал, что это, когда в один миг твоя жизнь переворачивается с ног на голову, я понимал все, о чем он думает.

Удивительно, но глядя на него со стороны, в своей голове я находил все больше причин жить и бороться, после первой аварии я как будто находился в анабиозе, и это длилось ровно до тех пор, пока я не увидел изувеченного Саню. Я понял, что должен во что бы то ни стало помочь ему пережить все это и вновь почувствовать вкус жизни.

Зашел заведующий – Романцев Александр Андреевич, со времен первой моей аварии и госпитализации он изменился, взгляд стал более суровый, появилась седина и легкая небритость.

– Так, Александр, – обратился он к Сане, – покидаешь нас в пятницу, мы сделали все, что смогли, лучевой нерв на левой руке сшили, но функция его восстановится не скоро, переломы срастаются, на контрольных снимках все хорошо, дефект в черепе закроем через полгода, а до тех пор аккуратнее, в реабилитационный центр поедешь с выпиской, они там творят чудеса, спроси у Петрова, – ко мне он почему-то обратился по фамилии.

– Ты разве был в реабилитационном центре? – спросил Саня, с удивлением глядя на меня.

Я не знал, что сказать, только что я думал, как вернуть Саню к полноценной жизни, а сейчас меня ловят на том, что сам я не соблюдал никаких рекомендаций после выписки.

– Я… в тот раз не был, потому что…

– Так, Петров, – перебил меня доктор, – если тебе твоя жизнь не дорога, на хера я тут мучаюсь с тобой?! Зачем мы тебя оперируем по 12 часов?! Зачем восстанавливаем ногу, хотя есть все показания к ампутации?! Зачем я сам лезу накладывать сосудистый шов, хотя я сам не сосудистый хирург, а до их приезда ты бы не дожил, я рискую своим дипломом, трачу свое здоровье на тебя, а тебе наплевать! Ты же знаешь, что у тебя были все шансы восстановить функцию нижних конечностей после первой аварии! Реабилитация – это главное после операции, сколько раз я тебе говорил! Или тебе нравится быть изувеченным, хочешь, чтобы тебя пожалели? – Романцев был вне себя, обычно спокойный и рассудительный, никогда не повышающий голос, сейчас он сорвался, покраснел, тяжело дышал и смотрел на меня ненавистным взглядом.

Я молчал. Саня молчал. Доктор молчал. Наконец Романцев вышел, но легче мне не стало.

Койка моя была рядом с дверью, а палата – напротив перевязочной, лежал я так, что прекрасно видел все, что происходит в этой перевязочной, потому что дверь там не закрывалась и всегда была приоткрытой, странно, неужели ее нельзя починить? Так вот, самое интересное происходило там по ночам, скажем так: город засыпает, просыпается мафия.

Пьяные разбитые головы зашивались там каждую ночь. Каждый такой пациент считал, что он исключительный, а просьбы врачей помолчать и вести себя нормально ни разу не увенчались успехом. Почти каждый пьяный человек начинал рассказывать, как он шел, никого не трогал, как на него напали, избили, какой он бедный и несчастный, но зачастую эти рассказы перерастали в агрессию по любому поводу, и вставал вопрос: такой ли уж он безобидный и несчастный? На таких больных частенько приезжал наряд полиции из-за их неадекватного и опасного поведения. Были и те, кто лежал спокойно, были и те, кто просто спал, пока его лечат. Трезвые же люди лечились по ночам гораздо реже.

Ночами мне часто не спалось, и я наблюдал за всем, что происходит в этой перевязочной, как будто смотрел реалити-шоу. Вот завезли больного с травмой ноги, стандартная фраза врача: «Аллергии на новокаин нет?». Потом звук строительной дрели, иногда крик, а потом больной выезжает на лежачей каталке со спицей в пятке и еще какими-то железками вокруг ноги. «Сколько дней пьешь?» – это тоже стандартная фраза врача, поначалу я думал, что это странно – формулировать так вопрос, но когда начал слышать ответы: неделю, месяц, полгода, то подумал, что такой вопрос вполне закономерный.

Вот опять доносятся невнятные фразы очередного ночного искателя приключений: «где я?», «не надо обезболивающего, шей так», «а сколько у меня будет швов?» и т.п., а я лежу и думаю: «да какая ему разница, сколько у него будет швов?» На такие вопросы врач не отвечал. Он стоял, не обращая внимания, терпеливо выполняя свою работу, и иногда говорил, чтобы тот вел себя потише, редко повышая голос на больного. Ощущение складывалось такое, как будто врач – это родитель, а больной – это маленький непослушный ребенок.