Тёма Шумов - Спас На Зле

– Настасья! – рявкнула Алевтина Павловна, и девушка опять добавила громкости. Но даже сквозь споры ведущих и гостей возобновившегося ток‑шоу, до нее долетали проклятья матери.

– Тварь неблагодарная! Так ты мне решила отплатить за мою заботу о тебе?!

Пусть кричит сколько ей вздумается. Она не подойдет к ней пока не доест вишневый пирог. Анастасия поднялась и заполнила кофеварку. Свежезаваренный кофе понравился ей больше оставшегося с утра.

Когда ток‑шоу закончилось, начался ежевечерний сериал о нелегкой судьбе столичной богемы и элиты. Она опять прислушалась. Из комнаты, где лежала мать не доносилось ни звука. От пирога осталась только запекшаяся твердая корочка. Настя вздохнула и, встав, вышла из кухни.

В комнате было сумрачно. Горел торшер с бабочками на абажуре. Алевтина Павловна сидела на полу возле кровати. Она пыталась подняться, цепляясь за матрац и одеяла. Один глаз покраснел и закатился под веко. Безумная ухмылка не сходила с ее лица пока она бормотала проклятия в адрес дочери.

– Шалава. Проститутка. Я из‑за тебя ночей не спала и так ты мне платишь.

Неясная тень мелькнула над головой старой женщины, и Настя испугано отпрянула. Позади матери стояла темная человекоподобная фигура. Невысокий склоненный силуэт будто наблюдал за тем, как ее мать силится встать на подкашивающиеся ноги, но снова и снова падает на задницу, изрыгая, выплевывая злобные ругательства.

« Тень. Это просто моя собственная тень, – убеждала себя Анастасия. – Торшер светит мне в спину, и я вижу собственную тень на стене ».

Она подняла руку. Фигура повторила ее жест.

Гребанная тень и ничего более.

Девушка подошла к Алевтине Павловне и поняла, что та ее не видит.

– Кто здесь? – мать протянула руку, ощупывая воздух пальцами. – Пришла все‑таки?

Тень отступила от женщины, и будто невидимая рука сорвала вуаль с ее лица. Красный отекший правый глаз выкатился из‑под века и уставился на дочь.

– Темны тихие воды, – прошептала она. – Скоро. Очень скоро. Мы все будем тут, под темной водой.

Насте стало страшно.

– Мама, что с тобой? – произнесла она севшим от ужаса голосом.

– Мы были так наивны, детка. Думали, что перехитрим ее, но в итоге все повторяется снова и снова. Это она поимела нас. Самая большая ошибка человека – вера в то, что сущее реально.

Внезапно голова матери откинулась и ее тело стало содрогаться в конвульсиях. Она то выгибалась и натягивалась как струна, то сжималась как пружина.

– Боже мой, мама! Что мне делать? Скажи, что мне делать?

Алевтина Павловна издала странный хриплый вздох и ее тело вернулось в расслабленное состояние. Женщина лежала на полу, раскинув руки и смотря в потолок. В нос ударил запах аммиака: она обмочилась.

Настя попятилась в коридор и вернувшись на кухню принялась бездумно нажимать на кнопки пульта. Надо было вызвать «скорую», но она долго не решалась взять в руки телефон. Что она скажет? Как объяснит почему не вызвала ее раньше? А если ее обвинят в преступном бездействии?

Приехавшие врачи констатировали смерть и даже не поинтересовались ее обстоятельствами, а сразу вслед за ними появился похоронный агент.

Оставшись одна, уже поздним вечером, она вновь вошла в комнату матери чтобы собрать постель и вымыть пол, и подойдя к кровати, испытала острый укол паники – никакой тени ни на стене, ни в углу между шкафом и кроватью больше не было.

С того дня минул год, в течение которого Анастасия сначала безуспешно пыталась сдавать эту квартиру, а потом столь же безуспешно пыталась ее продать. Она наняла бригаду рабочих, которые сделали косметический ремонт, заключила контракты сразу с несколькими агентствами недвижимости, – но все было напрасно, никто не хотел в ней жить. Квартира, – как и когда‑то мамаша, – камнем повисла у нее на шее и тащила на дно.

Она могла сама переехать в нее. Но всякий раз, переступая порог, она вспоминала тень, стоящую в углу за спиной умирающей матери. Несколько раз она задерживалась тут допоздна и всякий раз с наступлением сумерек ей становилось, жутко и неуютно. Ближе к ночи квартира наполнялась странными скрипами и стуками. Сидящей на кухне Насте казалось, что в комнате кто‑то ходит, выдвигает и закрывает ящики и дверцы шкафа. Время от времени, она слышала даже хриплое дыхание и чье‑то невнятное бормотание. Конечно, это была игра воображения и ничего больше. Но понимая это рассудком, она никак не могла побороть тот иррациональный страх, что рано или поздно наваливался на нее, когда она оставалась одна в этой квартире.