Мила Валейнис - Любить нельзя убить

Когда мягкий свет в круглых стеклянных шарах уличных светильников зажегся, настроение поднялось, и Марина, почувствовав прилив сил и щенячьего восторга от, пусть временного, но все же обладания этим полугектаром рая, решила сегодня же закончить с обустройством и уборкой. С неба уже не капало, а слегка сыпалось, земля подмерзла и почти празднично искрилась при электрическом свете.

К полуночи оба этажа, обихоженные тряпками, пылесосом и Мариной, задышали уютом и жизнью.

Вызывающе-яркая расческа, забытая Ланой на подоконнике, была убрана в пакет, пакет в шкаф – и это явилось финальной точкой трудоемкого мероприятия! Й-о-хо!

Едва передвигая ноги, полуживая от усталости, новоявленная хозяйка с удовольствием заварила себе чай, сунула в рот печеньку и поднялась на второй этаж, в детскую.

Там на полке стояли книги – ей не терпелось порыться. Шикарные издания: альбомы живописи, энциклопедии, словари… Листала, пока носом клевать не начала. С трудом оторвавшись от фолиантов, шагнула с дивана, выключила свет, оглянулась и… оцепенела от ужаса. В мрачном необитаемом доме напротив светилось окно!!! В ту же секунду оно погасло. Сон как рукой сняло. Она застыла, боясь пошевелиться.

Господиужаскакой, и Ромка, как на грех, слился, черт побери… А, может, показалось? Елка веткой качнула, фонарь отразился в стекле… «Стоп! Конечно. Окна-то там наглухо заклеены изнутри… Значит, не могла я видеть никакого света в том доме, НЕ МОГЛА! Значит – воображение разыгралось на фоне вполне объяснимых законами физики явлений светопреломления. Люди вон НЛО чуть не каждый день наблюдают, а тут… фонарь качнулся. End of story», – успокаивала себя Марина.

Через полчаса, уже лежа в кровати, поняла, что не уснет. По привычке на ночь она широко открыла окна и у себя, и в детской. Холодно было, практически как на улице. «Клиническая идиотка!» – ругала она себя. – «Морж доморощенный!»

Вдруг пискнул телефон. Дочь.

– Нет, не сплю. Уснешь тут. Холод собачий.

– Опять, поди, окна пооткрывала?

– Все!

– Молодец. Все закаляешься? Мамочка, ты завернись в одеяло, как банан, допрыгай до окна, закрой – и обратно!

Похихикали, представив прыгающий банан. Попрощались. Выбора не было. Закрутила на себе одеяло и, закрыв свое окно, поскакала в детскую. Не включая свет, потянулась к ручке фрамуги и… – и задохнулась от собственного крика. В окне напротив в отблеске свечи дрожал силуэт безобразной худой всклокоченной старухи!!!

И вновь свет мгновенно погас. Гробовую тишину поселка нарушал лишь далекий сонный лай собак да крики последних электричек.

Она не помнила, сколько простояла у окна, дрожа и ничего не соображая. Наконец, короткими перебежками добралась до кровати и, едва коснувшись головой подушки, забылась глубоким как смерть сном.

Проснулась поздно, за окном был серый и туманный, но все же день, в свете которого потонули ночные страхи.

Она раздвинула шторы решительным движением руки. Выглянула в окно. Вчерашняя картинка не поменялась. Почти. За исключением того, что на половине яблони, примыкающей к «нехорошему дому», не было ни одного яблока.

С первого сентября первого класса и до окончания школы Роман и Соня сидели за одной партой.

До семи лет он рос у бабушки в Подмосковье, а в школу пошел уже в Москве, переехав к матери, не молодой уже, часто болеющей женщине.

Она работала машинисткой в Моссовете, поэтому лечилась в хорошей ведомственной клинике, где Рома навещал ее каждый день, даже обедал там, деля с мамой больничное «первое – второе – компот».

Строгие доктора в белоснежных халатах казались ему сверхчеловеками, посвященными в некую великую тайну жрецами, хранителям сакральных знаний, от которых зависели как сиюминутные состояния, так и жизни в целом.

Видя подобострастное отношение к ним пациентов, безоговорочную подчиненность медсестер и санитарок, слыша их замысловатый, особенный, понятный только им, язык, он уже тогда решил стать врачом.

Отца он вообще не знал (объяснения матери про «авиакатастрофу, в которой никто не выжил» закрыли эту тему с самого начала). А мама была слабой и в силу болезненности по-детски незащищенной. Он рано понял, что надеяться может лишь на самого себя.

Его вечно кто-нибудь подкармливал: дома – соседка по коммуналке, в школе – Соня.

Но вот выглядел он всегда безупречно! В Моссовете часто устраивали закрытые распродажи, и мама всегда доставала ему то джинсы, то импортные ботинки, то какие-то особенные тонкой шерсти свитера… А, поскольку без вести пропавший красавец-отец наградил его ростом, фигурой и улыбкой кинематографического героя-любовника, все до одной девочки в школе влюблялись в него с первого взгляда. Увы, безответно. Сердце и мысли Романа были заняты одной Соней Бариновой и прихотливыми завитками ее перламутровых волос на розовой шейке.