Хет Бавари - Замалчивание - Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

– Абсолютно. Вы видите сон, в котором имена предвещают и обещают. Это неудивительно, с вашими-то взглядами на карму. Смоль… Вы говорили о том, что доктор Мементомори сильно религиозен. Насколько сильно? Испытывает затруднения в выборе между пластырем или псалтырем?

– Миста Мементомори считает, что продолжительность и качество сна человека напрямую зависят от наследственности. Древние гены с вещими снами, на которые уже не требуется ритуальная настройка. Что лучше – вещий сон или вечный сон?

– Вы считаете, что вместе с кровью донор отдаёт и свои кошмары? – предпринял попытку хоть немного озвучить тишину комнаты Ной, – Вы знаете людей, которые начали ходить по ночам, после того как им пересадили чужое сердце?

– Я знаю людей, которые вообще перестали ходить, после того как в их организм вмешались врачи. Человек прекрасно обходится без завода. Что скрывать, мы все тут собрались, потому что мы не бессмертные, но carere morte – лишённые смерти.

– Опоздал, простите.

Кадаверин врывается в комнату последним – за ним устремляется в комнату коридорный свет, словно голодный хищник набрасывается на темноту, царящую в комнате. Первым же запоминающимся элементом – этот запах, непередаваемо тошнотворный, словно бы исходящий от множества трупов. Его чувствуют все, но придираются лишь немногие. Больше всех – Прокажённая Рыба.

– Ваш одеколон снова просрочен лет на сто, Кадаверин?

– Ты вовремя, – так обрадовался Мементомори. – Мы как раз обсуждали то, что больным с прогрессирующей гипомнезией или тем, у кого сон подменяет реальность, будет сложно работать с нашими настоящими именами. С именами, которые ни к чему не крепятся – разве что к бейджикам.

– Амнезия любое имя обгладывает до крысиного хвоста, – медленно и сыро вздохнул тот, кто делил с Лепросомом бесцветные, как у плотвы, рыбьи глаза и мрачный лик с наспех набросанными скулами. Разглядывая его повнимательнее, я заметил, что из кармана халата Ноя торчит связка пухлых почтовых конвертов. Я слышал, что он наткнулся на залежи писем психически больных и оставил их все себе на память….

– Где хранится вода? – Кадаверин допытывается до меня с необыкновенной дотошностью. Вместе с остальными мы спускаемся в подвал, в бойлерную, где стоят водные резервуары. Мне кажется, что в этих застенках слышится чей-то зыбкий зов, сквозь плеск воды. Стенающий сигнал о том, что пора делать ноги. Кадаверин занимается какой-то копеечной вознёй, пытаясь сдвинуть крышку с железного бака, безостановочно критикует происходящее себе под нос:

– Воду нельзя хранить в таком состоянии. Вода, подобно ключу, открывает и закрывает сон. У вас полная цистерна битого стекла. Что если фильтры выйдут из строя? Что если в воду попадёт труп грызуна?

– Она будет пахнуть как вы, Кадаверин. Ну или немного лучше, – не упускает возможность вставиться Рыба. Их взгляды прочно сцепляются, напряженно подрагивая, словно два тела рядом на одном канате.

– Я смотрю, вашу голову крепко пленила мысль, что я пахну как истлевший труп, – голос физиотерапевта звенит как свежезаваренная чашка чая, которую кто-то занёс над головой присутствующих и теперь угрожающе ею покачивает. – Но я всё ещё не теряю надежды найти в вас поддержку. Я знаю, что вы занимались разведением рыб…

«А всё уперлось в неврозы», – подумалось Смолю, блин, то есть мне, смотрящему на сжатые руки и страдающие глаза Лепросома. «Полный аквариум неврозов. Все рыбы умерли, а он продолжает вспыхивать от страха, что из воды вот-вот что-то всплывёт брюхом к верху. С нормальными людьми такое не случается.»

Кружка, расплескав весь свой кипяток, опустела – как и глаза трупным выпотом пахнущего доктора. Его лицо вернулось в лёд.

– Я не могу лечить людей видимостью воды. Почему я должен заниматься такой невозможностью? Я пришёл сюда с острым желанием работать, а как я должен был ещё, если я не уточнённое дыхание розы, алтайская свежесть гор? Я чистил всё. Зубы, спальню, кровь. Смотрел на себя в зеркало, ждал, когда я почернею следом за запахом смерти… – внезапно разродился тирадой в ответ физиолог, без всякого намёка на гнев или расстройство. В его глазах было темно, словно в шахте, но ушли все, кто мог что-то рыть.

Крышка всё-таки поддаётся, но под ней оказывается всего лишь вода – холодная, тёмная, она отражает ТАКОЕ, от чего теперь ни вздохнуть, ни сдохнуть. Мужчина гладит воду ладонью, она в ответ переливается и журчит.

– Куда вода, туда и беда. – чуть ли не криком шепчет он. Чёрные волны разбегаются от прикосновения его пальцев, словно подавленные тарантулы. Я вдруг чувствую облитым себя с ног до головы этим ужасным сном. Отчётливо пахнет вечностью.