Хет Бавари - Замалчивание - Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

«Добро пожаловать! Частный пансионат „Гамильтон Хиллз“. Сохраняем постоянство ваших подростковых умов и сердец с 2022 года!»

Надпись чуть ниже, переливается и изгибается: «До Орхолта четыре тысячи миль.»

Четыре тысячи миль до ближайшей ниши цивилизации, кем мы учимся быть, отшельниками и без личностными сисадминами, не надо, я сам донесу все свои сумки и вещи!

– Нас никто не встречает, – замечаю я, когда мы подходим к стеклянным дверям, но это не значит, что они прозрачные, прозрачными бывают только зеркала, да и те скоро цензура прикроет. Моя куртка трепещет на ветру, словно не она меня греет, а я её. – Может быть, они передумал меня зачислять?

– Карт, отец Джеффри Фелпса, мы прибыли, – бормочет отчим в коммуникатор, переминаясь с ноги на ногу. – Можете отпирать.

– Доступ разрешен. Правила вы знаете, охранники предупреждены. Джеффри Фелпс, добро пожаловать! Попрощайтесь с отцом…

– Он мне не отец! – гаркаю я в ответ, а потом сам пугаюсь звука своего голоса, грубого и ломкого. – Пусть он со мной прощается, если помнит, как меня звать.

– Хорошо, незнакомый мне ребенок, – отчим всплескивает руками, его тощая и словно собранная из костей в собачьей будке фигура колышется в унисон со мной, ветер просто сбивает меня с ног, но я не спешу под защиту новых стен. – Не смею задерживать! Не пей воду из-под крана как дома, не ешь зубную пасту с голодухи как дома, забудь номер дома и меня. Прощай, Джеффри!

– Прощай, – я захожу в темноту холла, и мои ноздри опаляет запах дезинфекции, хлористый дух, пресный и острый одновременно. Свет зажигается в тот момент, когда я делаю шаг назад и дважды топаю, он тотчас дает мне понять, как недружелюбно встречает этот мир нового интерферента. Я не вижу двери, из которой я пришел, за стеклом стены плавают голографические рыбы и морской пейзаж. Из интерьера здесь подобие зрительских трибун – мягкие сидения, точно копирующие трапециевидные сиденья амфитеатра. Стеклянная перегородка, за ней стоит пара книжных шкафов, прошлый век и классика в добротном переплете. Все предельно функционально и надежно. Но я никогда не думал, что в этом здании может быть так пусто. Есть стальной второй этаж, который проходит над моей головой, но как туда подняться – не имею ни малейшего понятия. Крошечная лестница в бок и лифт, стол с бланками и газетами, кибернетический манекен за этим столом, видимо отвечающий за приветствия и экскурсии по этажам и комнатам. Я подхожу к столу и беру один из бланков, почти наугад:

«Последняя версия образца справки для высшего руководства по комплексным исследованиям способностей человеческого мозга к реальному восприятию действительности. Просьба проверить. Передать для дальнейшего использования.

Имя: Цекус Вендт

Возраст: 15»

Дальнейший текст разорван, словно его дернули за край, как недовязанный свитер за ниточку, и он размотался полностью, оставив на бумаге неровно оторванный край. Где-то за моей спиной голографическая рыба бьет хвостом и выпускает фонтан брызг. Я кладу бланк на стол, щелкаю перед автоматоном пальцами, но его глаза не зажигаются. Вообще ничего не происходит. Я аккуратно берусь за его металлическую голову, ища тумблер, включить и выключить, ребут и ригель.

– Да он мертвый, дохляк, – раздается сзади насмешливый голос. Я вижу, как по лестнице спускается гай с волосами-паклями, цвет ближе к кофе или грибу. – Или пьяный. Пьяный автоматон матрице не хозяин. Мне сказали, тебя проводить надо, а бланки мы с весны не разберем, завалили. Ты Джеффри? Я Блэйк Кэмпбелл, живу на третьем ярусе, там же и умираю.

– Разве тут нет школьной формы или чего-то в этом роде? – спрашиваю я. Блэйк осматривается.

– Кто-то не носит школьную форму? – спрашивает он с паузой, и его взгляд говорит мне, что он в курсе, что он одет не по форме, но ему хочется оттянуть разговор. – Кто-то не читал школьные правила? Ох не завидую же я этому! Он вскидывает кулак вверх и смеется, я подхватываю его смех, хотя мне редко, когда удается зацепиться за чужие эмоции так легко, как в этот раз. Это страшно – понимать, что в этом смехе нет злобы или скрытой угрозы, а только веселая ненависть ко всему вокруг.

– Хорошо, ладно. Я не в форме, потому что сегодня субботка, а по выходным мы носим обычное. Страшакам…

– Страшакам? – перебиваю я его, и в моем мозгу оживает карикатурное лицо отчима-чудовищеморда из моих кошмаров, – Ты смешал слова «страшный», «срань» и «старший»? Интересный речевой феномен.