Ар Елав - Операция «Хануман»

– Вы что же, полагаете, что я с этим делом буду разбираться в камере?

Тот в свою очередь изобразил недоумение:

– А где же еще? Участок у нас, как видите, маленький, старый. Для посещения посольских, – он на мгновение запнулся, потом, выдержав многозначительную паузу, продолжил, – лиц не предусмотрен. Поэтому придется вам немножко в камере поси… побыть. Прошу извинить за неудобства, проходите, пожалуйста, – с нарочитой вежливостью произнес полицейский.

Когда Дуглас подошел к камере, Дефендер, лежа на нарах, рассуждал о превратностях судьбы.

– Сержант Дефендер? – услышал он чей-то голос.

– Да, – ответил он, поднимаясь.

Бийянгма открыл замок, отворил дверь и, сделав издевательски гостеприимный жест, произнес:

– Проходите, располагайтесь. Надеюсь, вам здесь будет удобно.

– Оставьте нас, – распорядился Дуглас, на что Бийянгма только усмехнулся:

– Сейчас, только дверь запру.

– Вы что же, хотите запереть в камере с этим типом? – возмутился Дуглас.

Бийянгма тоже возмутился. На этот раз его чувства были искренними. Он даже почувствовал обиду за задержанного – тот попал в такую историю, а тут еще этот бюрократ с таким презрением относится к своему же земляку:

– Это же ваш соотечественник! Почему вы его так называете?

– Ладно, сержант, закрывайте дверь и уходите. Я не собираюсь с вами спорить. Когда понадобитесь, я позову.

Защелкнув замок камеры, Бийянгма отправился в свою дежурку – маленькую комнатку с окошком, больше похожую на конторку бухгалтера, бормоча себе под нос всякие ругательства, которыми изобилует местный язык. Уже закрывая дверь, он услышал начало разговора и с раздражением передернул плечами: «Вот дает, старый козел!».

А Дуглас действительно давал, давал на всю катушку. Не успел еще Бийянгма дверь закрыть, а советник уже орал на провинившегося морпеха:

– Ты что же это, мать твою наделал? Я тебя, ублюдка спрашиваю: какого черта ты там наворотил со своим вонючим каратэ? Я тебя, засранца спрашиваю! – тут последовал такой непередаваемый набор слов, что у Бийянгма, слышавшего эту тираду, глаза на лоб полезли. Некоторые слова, которые использовал Дуглас для того, чтобы во всех красках описать свое мнение по поводу личности Дефендера, Бийянгма знал. Но остальная, большая часть тех эпитетов, которыми Дуглас наградил Дефендера, могла бы здорово обогатить словарный запас полицейского, задержись он в коридоре подольше. Как оказалось, знаний Бийянгмы хватало только для обычного общения. Но для того, чтобы понимать разговор на повышенных тонах, их, явно, оказалось явно недостаточно.

Дуглас был великолепен в гневе: он не прерывал поток своего красноречия ни на секунду и бурно жестикулировал, как оратор, призывающий толпу следовать за ним к высоким идеалам и обещающий последователям несметные богатства и нескончаемые удовольствия на всем их пути к светлому будущему. Или как проповедник, пытающийся вернуть грешников на путь истинный, и грозящий им карами небесными в уютном, пропитанном запахом серы, подземелье с не стихающим гулом от стонов и воплей, не успевших вовремя раскаяться, убийц, насильников и прочих негодяев, позорящих род человеческий, и теперь постоянно пляшущих до изнеможения на раскаленных сковородках, а в перерывах между плясками принимающих горячие ванны в котлах с кипящей смолой под бдительным оком обслуживающего персонала из чертей, постоянно колющих их своими вилами и подкладывающих в костры дрова. С таким даром облекать мысли в непрекращающийся поток слов, Дуглас действительно мог стать лидером, способным увлечь толпу своим идеями и повести ее за собой. Он мог бы стать хорошим агентом влияния, но не интересовался ни революциями, ни комплектованием паствы. Он просто служил. Служил своему государству, которому тридцать лет назад присягал служить верой и правдой. И интересы этого государства были для него выше собственных интересов. Наверное, поэтому он так и не обзавелся семьей, жил просто и скромно, не привязываясь ни к кому и не привязав к себе никого. Его побаивались за крутой нрав и острый язык, но уважали за то, что он никогда, в отношениях с окружающими, не переходил границ, которые определял себе сам и эти границы точно соответствовали тем писаным и неписаным уставам и правилам, по которым он жил. И на этот раз его моральная атака на провинившегося сержанта не преследовала никакой иной цели, кроме той, чтобы ошеломить его и по реакции и ответам сержанта разложить на составляющие характер, мысли и поведение исследуемого объекта. Для того чтобы затем собрать все воедино и получить полный образ человека, судьбу которого ему предстояло решить в ближайшем будущем.