Евгений Кравченко - Прости меня

– Приветствую тебя, гений! – Джереми распахнул руки в объятия.

– Мне так часто говорят схожие слова, что скоро придется в это поверить, – Кирилл обнял Джереми, постучав ладонью ему по спине.

Большой, просторный кабинет, с витражными окнами, казался залитым светом. Белые стены и в тон им мебель только подчеркивали воздушность и чистоту помещения. Это место всегда ассоциировалось у Кирилла с маленьким, локально выстроенным раем, в его сугубо атеистическом понимании.

Джереми усадил Кирилла в мягкое кресло, а сам уселся на краешек стола. Хоть они и были друзьями, Джереми всегда находил моменты, детали и нюансы, чтобы показать, кто из них есть босс. Делал он это автоматически, не специально, и было всегда забавно наблюдать, как он краснеет и теряется, когда ему об этом говорят.

– Кофе?

– Спасибо, но… Меня Варя уже им напоила, а ты ведь понимаешь разницу между ее волшебным напитком и вашим офисным энергетиком, который ты по недоразумению называешь «кофе»?

Джереми улыбнулся и кивнул, поднимая вверх руки, указывая этим, что спорить он не собирается.

– Кстати, привет тебе от нее! Забегал бы к нам почаще!

– Очень мило с ее стороны! Заскочу на днях, – Джереми расплылся в улыбке, затем хлопнул в ладоши, словно в предвкушении чего-то захватывающего. – А теперь, когда с церемониями покончено, давай нырнем в наши дела.

* * *

Кирилл неспешно бродил по магазину между стеллажами, заполненными солениями и консервами, и задумчиво смотрел на товар. Возле банок с корнишонами он задержался. Рассмотрев несколько производителей и отбраковав большинство, Кирилл взял в руки две банки и уставился на них. Кирилл не любил выбирать. У него с детства опускались руки, когда возникала такая необходимость. Само слово «выбор» – ему ужасно не нравилось: грубое, обязывающее что-то сделать. Не любил Кирилл и сам процесс. Когда-то в школе его ловили старшие пацаны и утаскивали за гаражи. Трое держали по ногам и рукам, а один, самый крупный и наглый, по кличке «Боб», с мерзкой, ехидной улыбкой, давал ему выбор: «В живот или по чайнику». «Чайником» в данном случае называли его голову, которую родители всегда просили беречь. Поэтому Кирилл выбирал живот. Он помнил ту боль и унижение. Когда воздух в горле сжимался, становился острым, разрезающим легкие, а боль, пронизывающая живот, распространялась по всему телу и отдавалась в голову. Помнил он и смех. Слезы обиды, солеными ручейками на щеках, на долгие годы просочились в память отвращением к этому слову и процессу – выбору. Хотя, когда Кирилл подрос, он осознал, что, по сути, ему тогда вовсе не давали выбора. Но это уже мало что могло исправить.

Кирилл встряхнул головой, отгоняя воспоминания и вновь уставился на банки с огурцами. Новая марка, появившаяся тут впервые, была отправлена на полку, а выбрал Кирилл старую, проверенную годами. Все-таки в продуктах и в некоторых других вещах – таких как одежда, автомобили, музыка – он был консерватором. Во всем другом – предпочитал новое и неизведанное. А еще он консерватор в любви – жуткий однолюб. Так уж бывает.

Кирилл подошел к кассе. Небольшая очередь из трех покупателей не очень понравилась ему. Не любил Кирилл стоять в бездействии. Очереди вызывали в нем тоску. Ощущение, словно жизнь съедала у него время, потраченное ни на что. А так хочется тратить его на пользу. Поэтому Кирилл всегда избегал любых бюрократических дел, неизменно влекущих за собой стояние в очереди. Ожидание – не его конек.

Кирилл рассеяно огляделся. Среди стеллажей промелькнуло знакомое лицо. Кирилл не успел осознать, кто это был. Он просто понял, что лицо знакомое и все. И тут же отбросил любые мысли по этому поводу. Но уже на кассе, расплачиваясь за продукты, его вдруг осенило: это лицо он видел сегодня во сне. Незнакомец! Именно его глаза и тяжелый, немного грустный взгляд, зацепил Кирилла между стеллажами. Он повертел головой в поисках Незнакомца, но того нигде не было. «Бред какой-то! Все еще отголоски психологического напряжения…» – подумал Кирилл, вздохнул, взял пакет и вышел из супермаркета.

* * *

В искусственной тишине больницы его голос рождал странные, немного пугающие ассоциации. Словно прикосновение чего-то потустороннего, неживого, нечеловеческого. Он уже не шептал, а говорил. Не часто, изредка, но в полный голос. Без надрыва, спокойным тоном, но с эмоциями, вырванными из контекста всей фразы. Анна слушала, затаив дыхание. И записывала. Ей представлялось, что она время от времени включает звук на радиоприемнике, где читают какую-нибудь пьесу или рассказ и тут же его выключает. А услышанное слово спешит зафиксировать в уже почти полностью исписанном листе бумаги. Может, так оно и было. Общее тягостное ощущение от психиатрической клиники передалось Анне, прошло сквозь каждую клетку организма. Теперь она была полна страхов, мнимых и настоящих, фобий, навязчивых идей. Анна, конечно, понимала, что с нею играет излишне восприимчивый к таким местам разум, но бороться с ним было бессмысленно, особенно находясь один на один с изредка говорящим бред пациентом.