Князь Процент - Жёлтый

Заходя в библиотеку, Канцлер здоровается с пожилой заведующей, сдает книги и называет те, что хочет взять. Библиотекарша идет в хранилище. Юноша, которому как постоянному и аккуратному посетителю дозволяется вести себя немного по-хозяйски, берет два новых номера «Художественной галереи» и усаживается в читальном зале. Несколько старичков за соседними столами листают газеты и поглядывают на Канцлера. Пока библиотекарша ищет книги, тот успевает запомнить даты жизни двух художников, а также выучить названия, годы создания и места хранения нескольких картин каждого. Образы этих картин на годы остаются в памяти моего будущего клиента. Он и сейчас помнит их детали, которые выхватывает скорым взглядом во время мимолетных посещений библиотеки.

По пути на ферму Канцлер повторяет про себя годы жизни всех мастеров, с творчеством которых знаком, и в воображении воссоздает их произведения. Заготавливая сено, наливая воду и насыпая корм кроликам, убирая их воняющие едкой мочой и облепленным мухами калом клетки, пропалывая и поливая огород, подвязывая цветочные кусты, собирая кишащую отвратительными мокрицами смородину, покрытую паутиной и тлей вишню, всю в гусеницах и клопах малину, усеянные муравьями сливы, червивые яблоки и занимаясь другими делами по хозяйству, юноша сопоставляет биографии художников, пытается находить различия и черты сходства в их манере письма, а еще мечтает увидеть воочию каждую картину, которую хранит в памяти: не репродукцию в журнале, а настоящее полотно, оригинал.

Однажды Канцлер решает поделиться своим увлечением художественным искусством с отцом. Плотно пообедав, тот заворачивается в два пледа: стоят крещенские морозы, а дом-развалюха плохо отапливается. Отцу нечем заняться. Он пьет чай и минуту слушает восторженный рассказ о картинах Клода Моне, а затем велит сыну подать телефон. Родитель моего будущего клиента звонит двоюродной сестре жены, той самой, чья приятельница работает директором школы-экстерната, и поет ей «Очи черные». Он любит петь, как и тетушка Канцлера. Пару раз в неделю отец по телефону исполняет ей русские романсы, а в перерывах между звонками задается вопросом, не грешны ли песни о страсти.

Тем морозным январским днем Канцлер в едва отапливаемом домишке в сотый раз слушает отцовское исполнение старого романса. Отец поет только первый куплет: он не знает целиком ни одну песню. Голос у родителя дурной, блеющий, поет он всегда одинаково, с повторяющимися из раза в раз ужимками. Это пение раздражает моего будущего клиента: оно мешает сосредоточиться на занятиях учебой или попытках литературного творчества.

Слушая блеяние отца, Канцлер представляет, как перерезает тому горло острым ножом. Кровь фонтаном льется на черную бороду родителя и на оба пледа. Пока отец кривляется, блея в трубку, плед яркого цыплячьего цвета съеживается на другом, раскраской напоминающем сочную луговую траву. Это сочетание цветов рождает в воображении юноши образ огромного лютика, растущего посреди свежей зелени и заливаемого кровью. Лютик пульсирует в глазах Канцлера, становится то бурым, то абрикосовым, а затем, упиваясь кровью и омываясь от нее, приобретает исконный цвет. Внезапно луг, на котором растет гигантский цветок, сотрясается: отец встает с дивана. Верхний плед разворачивается, и лютик словно распадается на множество маленьких цветочков куриной слепоты, устилающих траву.

Отец продолжает блеять, но Канцлер уже не обращает на него внимания. Новое ощущение заполняет моего будущего клиента с головы до ног. Он чувствует, что самый красивый в мире цвет это вовсе не цвет маков и пожарных машин, как сызмальства втолковывает ему мать. Красивейший цвет – цвет лютиков, цвет заливаемого солнечным светом поля, на окраине которого всё пируют и пируют счастливые и свободные ровесники Канцлера; цвет фонарей поезда, подъезжающего по устилаемым снегом рельсам к унылой подмосковной станции; цвет страниц записной книжки Степана и страниц старых библиотечных книг.

– Мы думаем, – заключает мой собеседник, – что новая книга будет об этом самом цвете в искусстве европейских художников.

Будущая кардинальная смена жанра творчества Канцлера меня не касается. Я считаю важным обсудить кое-какие эпизоды его повести.

– Что вы чувствуете, когда мать не верит вам в детстве? Ее мнительность – один из основных мотивов вашего текста, как мне кажется.

– Канцлера раздражало и обижало недоверие мамаши. Эти ощущения усугублялись тем, что мамаша абсолютно не понимала своего ребенка. Его детское вранье часто оставалось нераскрытым. Если же Канцлер говорил правду, мамаша была уверена во лжи сына. Она считала, что видела ребенка насквозь. Притом не чувствовала его вообще. Удивительно, какое это было полное непонимание.