Князь Процент - Жёлтый

Канцлер оказывается более толстокожим или ленивым, чем Вениамин, и реагирует на мою провокацию без энтузиазма. Вероятно, дело в том, что он пишет позднее Громомужа и благодаря тематическим литературным сайтам имеет возможность прочитать множество закаляющих негативных отзывов о своем творчестве.

– Может быть, нам лучше перейти к конкретным примерам? – спрашиваю я.

Вопрос восприятия писателем читательской реакции как никакой другой близок к теме мотивации творчества, а недостаточность этой мотивации и является первоначальным запросом Канцлера. Я ожидаю, что он поддержит почин. Все мои клиенты из когорты творческих людей готовы бесконечно говорить о нюансах своих произведений.

– Мы не любим обсуждать роман Канцлера, – произносит мой собеседник. – Особенно конкретные примеры.

– Почему? – интересуюсь я.

– Речь про эмоцию, – отвечает Канцлер. – Или, если точнее, про отсутствие эмоции. Кто знает, чем обусловлены такие вещи? А обсуждать подробности своего творчества – это моветон.

– Скажите хотя бы, о чём для вас эта книга? – спрашиваю я.

– О литературе как форме искусства, – говорит мой клиент. – О том, какой, по нашему мнению, должна быть литература.

(В приведенной части диалога достигла апогея любовь рассказчика к указаниям на то, кому из двух собеседников принадлежит очередная реплика. Это именно реплики – фразы настолько короткие, что читатель вряд ли может успеть забыть, чей теперь черед высказаться. Справедливости ради отмечу, что здесь не повторяются глаголы, а еще всё хорошо с атрибуцией диалога. «Произносит» – «интересуюсь» – «отвечает» – «спрашиваю» – «говорит»: как видите, все пять глаголов разные, нет ни скрипов, ни чихов.

Если убрать подсказки-костыли, текст получится динамичнее.)

– Мы не любим обсуждать роман Канцлера. Особенно конкретные примеры.

– Почему?

– Речь про эмоцию. Или, если точнее, про отсутствие эмоции. Кто знает, чем обусловлены такие вещи? А обсуждать подробности своего творчества – это моветон.

– Скажите хотя бы, о чём для вас эта книга?

– О литературе как форме искусства. О том, какой, по нашему мнению, должна быть литература.

Это кое-что значит: Канцлер несколько лет пишет книгу о форме. Не о чувствах, а о форме. Я так понимаю, для него «69 ± 1 = Ad hoc» – своеобразный манифест. Возможно, роман получается настолько холодным именно поэтому.

– А новая повесть – это книга о вашем детстве?

(К счастью, тут обошлось без уточнения, кто задает вопрос.)

– Юношей Канцлер увлекся историей живописи, – ни к селу, ни к городу произносит мой клиент. – Он тогда жил на ферме. В сельскую библиотеку начали привозить еженедельный журнал «Художественная галерея». Это был чудесный журнал, уж поверьте. Вам не доводилось читать такой? Мы думаем, сейчас он не произведет большого впечатления. Да еще и на взрослого человека. А тогда Канцлер даже не знал о существовании Интернета. Альбомов с репродукциями картин дома не было. Этот журнал стал для Канцлера окном в мир.

(Можно было бы справиться без слов «произносит мой клиент», но они в совокупности с дополнением «ни к селу, ни к городу» передают впечатление рассказчика от речи собеседника.)

Каждый выпуск был посвящен одному художнику, – продолжает Канцлер. – Там содержались биографические факты, описание нескольких шедевров, а еще рассказывалось про музеи. Канцлер старался запомнить побольше. В библиотеку, знаете ли, поступал единственный номер каждого журнала. Его нельзя было взять домой. Канцлеру разрешали посещать библиотеку дважды в месяц. Причем задерживаться там было себе дороже, ведь на ферме ждала работа. И вот он успевал минут десять полистать новые журналы. Это были лучшие минуты за две недели.

(Признаюсь, моим первым желанием после прочтения этого абзаца было убрать слова «продолжает Канцлер». Затем я понял, что благодаря им можно дифференцировать прямую речь и речь рассказчика: он часто передавал высказывания собеседника своими словами, а не приводил точь-в-точь, но в данном случае сделал именно последнее.)

Лицо моего клиента становится мягче, складки возле рта будто разглаживаются. Он говорит живее обычного, и сам голос его делается звонким, словно мальчишеским.

Канцлер вспоминает, что в библиотеке, располагающейся на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома, стоит полумрак. Там всегда лучше, чем на улице: в жару прохладно, а в стужу тепло. В читальном зале приятно пахнет старыми книгами. С тех пор Канцлер любит старые книги с загнутыми, надорванными, а иногда даже отсутствующими уголками рыжих или масляного цвета страниц, выпадающих из разваливающихся корешков; с длинными предисловиями и странными ценами на последних страницах обложек.