Стелла Фракта - Лунный свет. Позволь мне остаться

Я так и не смекнул, почему цыгане, пусть и с прямой материальной выгодой – граф платил за услуги Йонаса и поставляемую провизию, пока я был в замке, – продолжали пребывать на территории крепости, пугая друг друга суеверными байками о владыке Владане, превращающемся в дикого зверя. Как я ни старался разговорить Йонаса, я получал сдержанные комментарии: якобы, должен был и сам догадаться, в чем состоит кошмарная сущность графа.

«Сомневаюсь, что здесь обитают монстры страшнее меня», – рассуждал я мысленно, пожимая плечами. Каждый раз, когда я приближался к цветастой кибитке, я натыкался лишь на очередное многозначное молчание.

Уж я-то знал наверняка. Меня – иллюзиониста и фокусника, чудовище в маске, прославленного изощренными представлениями, – сложно было переплюнуть. Своей нечеловеческой смекалкой и талантом создания жутких иллюзий я снискал успех, в недавнем прошлом даже получил должность придворного архитектора и тайного советника восточных правителей…

Я создавал прекрасные дворцы с тайными ходами и механизмами, я устранял врагов властителей, я убивал, устраивая кровавые спектакли под восторженные визги знати и подданных.

Я, после всех своих странствий, после всего, что мне пришлось пережить, убедился, что подобных мне нет, принял свое бремя. Я смирился, что я никто иной как чудовище – с трепетной душой, вероятно, уже умершей от отсутствия света, – уродливый монстр, мрачный удел которого быть в тени.

Здесь, в восточной Европе, позорно бежав после очередного на меня покушения, в очередной раз обманувшись иллюзией власти, не прихватив с собой ничего, кроме небольшого свертка вещей и скрипки (погибшей в погоне от стрелы преследователей), я был никому неизвестен. Я представился странствующим архитектором (я не лгал). Я пытался постичь законы вселенной, я никогда не опускал руки.

Да, судьба жестоко насмехнулась надо мной, подарив бесценный дар ума и таланта, но отобрав человеческий облик. Все, кто видели меня без маски (да и в маске я был не очень привлекателен) падали в обморок или убегали прочь. Они называли меня живым мертвецом… Они были не так далеки от истины.

С ранней юности я делал из этого представление – мне ничего не оставалось, как использовать в свою пользу то, что отравляло мне жизнь.

Как говорится, если ты не можешь это победить, возглавь это.

Сквозь мрачные думы дымки воспоминаний я все же на слух следил за передвижениями цыгана по нижнему ярусу, где находились кладовые и кухня – он всего лишь подготавливал продукты к ужину, ежедневной рутиной дополнявшему каждый мой день пребывания в замке. Граф гостеприимно распоряжался накрывать на стол, но сам, на удивление, ничего никогда не ел, и даже чудное золотое Токайское из погреба ни разу не пригубил.

Я уже почти привык к графским причудам. Даже к тому, как он был поглощен долгими и увлекательными рассказами о моем прошлом – к двадцатитрехлетнему возрасту я успел пересечь Европу, море и ближний восток, заглянув в индийские провинции, проделав длинный путь, – и игрой на графской скрипке, предоставленной во временное пользование.

Скрипка была прекрасна. Работа легендарного итальянского мастера начала восемнадцатого века, пульсирующее под ладонями дерево, острые и отзывчивые струны… Ради такого инструмента можно было бы и убить.

Впрочем, пока я был гостем, я мог беспрепятственно пользоваться инструментом в любое время – скрипка и сейчас покорно ожидала в отведенной мне комнате.

Преодолев желание прервать свои библиотечные исследования закономерностей в организации фолиантов при мысли о скрипке, я почти до самой ночи задержался в кабинете графа.

– Ну что вы, мсье Анж, – рассуждал хозяин замка, снисходительно глядя на меня, как на наивного юнца, – по-вашему, западный мир менее вульгарен в удовлетворении своих чувственных прихотей? Они такие же, как и восток, дикари. Не так ли много времени прошло, когда они прекратили сжигать женщин на кострах, растягивать на дыбах или сажать гениталиями на острые предметы?

Я поморщился. Он прав – я перестарался, описывая кровожадную сущность прежних любителей моего «творчества».

Когда я был ребенком, представленным на всеобщее обозрение в качестве ярмарочного уродца, в клетке, с веревкой на шее – чтобы не сбежал, – европейский люд – от Руана до Палермо – тыкал в меня пальцами, как в жалкую зверушку, хохоча, ужасаясь.