Анне Ханкок - Питбуль

— Чего ты боишься, Ян? Если ты поделишься со мной, я смогу помочь.

Ян не ответил.

— Это из-за твоей дочери? — спросила Элоиза. — Она имеет какое-то отношение к этому всему?

Сначала ей показалось, что зазвучал тихий смех. Когда Фишхоф заговорил, Элоиза поняла, что он плачет.

— Ты не можешь мне помочь, — проговорил он. — Никто не может. Уже слишком поздно. Слишком поздно.

— Не бывает слишком поздно, — возразила Элоиза. — Но нужно, чтобы ты рассказал мне, что произошло между тобой и Мазореком и почему ты так боишься его. Он не может прийти за тобой, если ты этого опасаешься. Я прочитала в архивах новостей, что он умер в 1998 году, а когда я набираю в поиске его имя, появляется только несколько некрологов и одна статья о девушке, которая исчезла в таверне давным-давно. Так что, если ты расскажешь мне о…

— Ты имеешь в виду Мию? — всхлипнул он тихо в трубку.

Элоиза несколько раз мигнула.

— Да, — кивнула она. — Ее звали Мия.

— Если ты начнешь в этом копаться, они придут за нами. За нами обоими!

— Тебе что-то известно об этом, Ян?

— Они придут за нами. Они придут… Они… придут, — повторил он как-то отрывисто, словно пытаясь одновременно говорить и зевать. Его голос звучал по-детски удивленно и вместе с тем сонно. — Они придут… под тканым плащом, с огнем и копьем, с большими глазами навыкат.

Элоиза нахмурилась.

— О чем ты говоришь? С огнем и копьем?

— В ящиках комода, Элоиза. Они копались там. Я вижу это. Они украли мои документы, да, они забрали их! Они унесли мои бумаги с собой!

— Нет, Ян, постой! Не пропадай!

Элоиза знала, что он отключается. Уже не первый раз она наблюдала, как он в считаные секунды превращается из здравомыслящего человека в лунатика.

Она держала ручку над блокнотом.

— Расскажи мне о Томе Мазореке.

Тишина.

— Алло? Ты здесь? — Элоиза повысила голос, чтобы докричаться до него: — Ян?! Алло?

Ответа не было очень долго. Потом она услышала голос Рут:

— Элоиза? Вы еще тут?

— Да, что случилось? Где Ян?

— Сидит в своем кресле. Он положил телефон на колени.

— Он заснул?

— Нет, не думаю. Ты спишь? Ян?.. Нет, не спит, но он сейчас не в себе. Я думаю, ему нужно побыть в покое, так что если вы…

— Кто-нибудь заходил сегодня в дом, Рут?

— В дом? Что вы имеете в виду?

— Он сказал, что кто-то украл какие-то вещи из ящиков — что-то про какие-то бумаги.

Рут цокнула языком.

— Он бредит! Вы же знаете. Вчера он заявил, что из телефона раздаются подозрительные звуки, и настоял, чтобы его прослушивали. Сегодня утром заартачился из-за почтальона. Здесь никого не было, кроме меня.

— Просто скажите ему, что никто за ним не придет и что ему не следует бояться.

— А кого ему бояться? — фыркнула Рут, и в ее голосе прозвучали тревога и раздражение. — Здесь же никого нет, кроме меня.

— Просто скажите ему, что я все улажу, чтобы он не волновался, ладно? Скажите ему это!

— Да, конечно. — Рут помолчала мгновение. — Вы придете сегодня?

— Нет, я… — Элоиза колебалась. — В ближайшие дни меня не будет в Копенгагене, так что, если что-то случится, позвоните мне, хорошо?

— Что-то стряслось?

— Нет, но я постараюсь разобраться со всем этим. Выяснить, что именно мучает Яна.

— Ну нет, вам обоим пора уже заканчивать с фантазиями о грабителях. Он понятия не имеет, что говорит. Лучше приходите сюда и…

— Нет, — ответила Элоиза. — Я знаю, вы думаете, что это я удерживаю его на этом свете, но я начинаю думать, что это что-то другое. Я думаю, он отказывается выписываться из этой жизни, потому что боится возмездия.

— Возмездия?

— Да. Расчета. С высшими силами.

— Но… это же глупо! — рассмеялась Рут.

— Разве? Вы ведь сами говорите, что наша работа — делать все возможное, чтобы облегчить людям горе расставания с жизнью. Что наша работа — отправлять их в путь достойно.

Элоиза истолковала молчание Рут как согласие.

— Именно это я и стараюсь сделать.

Элоиза быстрыми шагами прошла через редакцию и спустилась на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Она открыла дверь в Исследовательский отдел и оглядела комнату. За самым большим столом сидел Мортен Мунк, человек-гора. Перед ним было два экрана и две клавиатуры, и он печатал на них обеих одновременно, делая округлые, как у пианиста, движения своими толстыми, будто огурцы, пальцами.

— Эй, Мунк?

Офисное кресло повернулось на звук. Солнечный свет, врывавшийся в открытые окна, нещадно слепил Мунка. Ему было тридцать лет, но натянутая кожа придавала ему моложавый вид, так что Элоиза легко могла себе представить, как он выглядел в детстве.