Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Пока мы ехали обратно, он передразнивал миссис Ральф и психологов, хохоча все громче при каждом повторении. Потом на несколько минут отец затих.

В паре кварталов от дома он тронул меня за плечо. Я не мог поверить, насколько ласковым было это прикосновение.

— Пора нам придумать, как будем выживать на Востоке.

В конце лета, незадолго до моего поступления в старшую школу, мы играли в мяч с Джоном, братом Джеймса, на лужайке, неподалеку от Кенсингтонского шоссе. Каждый был сначала квотербеком, потом ресивером — так мы готовились к отбору в школьную команду. Перед тем как отправиться домой, Джон предложил мне представить, что сейчас последняя минута игры.

— Беги изо всех сил, а я брошу, — крикнул он, и я побежал. — Кидаю максимально высоко!

Глядя вверх и несясь вперед, я споткнулся о корень дерева, а мяч, пролетев мимо, врезался в пчелиное гнездо размером с арбуз. Я распростерся на земле, потеряв очки, и тут почувствовал, что кусок гнезда запутался у меня в складках футболки. В следующую секунду грудь и спину мне пронзили жала, заставив с криком вскочить. В глазах звенело еще сильней, чем после выстрела мистера Язза, пальнувшего в меня из дробовика солью.

Я бросился бежать, но рой разъяренных пчел преследовал меня, жаля лицо, шею и руки. Их было сотни. Хватая ртом воздух, я вдохнул несколько из них, и в горле у меня вспыхнул неописуемый, страшный огонь. Я ворвался в наш дом и рухнул на кровать. К этому моменту глаза у меня распухли так, что я ничего не видел. Мне было тяжело дышать. Сэм и Салли вбежали в комнату следом за мной.

— У нас перед домом повсюду пчелы! — кричала Салли. — Смотри, они до сих пор на тебе!

— Ты похож на кактус, — вторил ей Сэм. — У тебя жала торчат по всей голове.

— Давай позвоним Моне! — воскликнула Салли, кинувшись к двери. — Он может умереть! Ты только посмотри на него — он же едва дышит!

Сэм вернулся назад пару минут спустя.

— Мона сказала никогда больше не звонить ей в госпиталь. Она придет домой через несколько часов. Велела приложить к укусам лед и выключить свет.

Боль от укусов стала почти невыносимой — она превосходила даже боль от отцовских побоев, от выстрела солью или от взрыва газа в духовке. Странное онемение в сочетании с острым жжением охватило все мое тело, я задыхался, словно пробежал несколько миль вверх по холму.

Мне казалось, что я лежу так уже третьи сутки, когда, в сумерках, Мона стремительным шагом вошла ко мне в спальню. Присев на кровать, она тронула меня за руку. Кажется, это был первый раз, когда она вообще ко мне прикоснулась.

— Ты что, не можешь сам дышать? — спросила она. Это прозвучало так, как будто я не могу сам принять ванну.

— Сначала да, не мог, но сейчас мне немного лучше.

— Хорошо.

Она встала с постели.

— Если бы тебе грозила смерть от укусов, это уже бы произошло. Я сейчас вернусь. Только сначала переоденусь.

Когда Мона вернулась, то помогла мне приподняться на кровати и стянула с меня футболку. Жала десятками падали на простыню, и я слышал лопающиеся звуки, как будто кто-то баловался с пузырчатой пленкой.

— Я вытащу жала, а потом протру укусы спиртом. Будет немного больно, но без этого никак.

Иглой она начала осторожно вытаскивать жала, но это оказалось не так и больно — спирт жег куда сильней.

— Надо же, тебя всего искусали! Тебе сильно повезло. А теперь ложись и отдыхай.

На следующее утро я услышал, как она снова входит в мою комнату.

— Вот тебе тосты и горячее молоко, — сказала Мона своим обычным бесстрастным тоном. — Лежи в кровати, вечером принесу тебе суп.

Помимо этих двух приемов пищи, я ни разу даже не пошевелился. Сэм и Салли приходили проведать меня, но я едва их слышал. На четвертый день постельного режима я потихоньку начал видеть и набрался сил, чтобы подняться с кровати.

Когда я спустился в кухню, Мона взглянула на меня со своей обычной натянутой улыбкой.

— Зрение у тебя ни к черту, слух тоже, ты тощий, с дислексией и не особо сообразительный, зато на редкость живучий! Все с тобой будет в порядке.

Это были самые добрые слова, когда-либо сказанные ею в мой адрес.

Я записался в старшую школу Уолтера Джонсона, названную в честь знаменитого питчера-правши по кличке «Большой поезд». Здание представляло собой увеличенную и еще более роскошную версию школы Джуниор-Хай. Но за пару дней до начала занятий у отца Моны случился новый инфаркт, тяжелей предыдущего, и у нас опять состоялось семейное собрание в гостиной. Мона сказала, что послезавтра мы все вместе едем в Хаттерас.