Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Не зная о моем плане, Мона постоянно напоминала мне про деньги, обзывая тупым и безответственным. В субботу утром, не совладав с собой, я обругал ее. Отец тут же ударил меня по лицу и велел садиться в машину — мы едем по делам.

— У Моны есть все основания тебя наказать, — сказал он, когда мы отъехали от дома на его седане, чтобы в очередной раз поживиться из закромов Богатого Дядюшки Игги. — На те деньги, что ты потерял, моя семья могла бы питаться целую неделю. А ты ведешь себя так, словно это какая-то мелочь.

— И что, пускай я замерзну до смерти? Это же несправедливо!

— Придумай что-нибудь! Наверняка есть те, кто пустил бы тебя переночевать. Те же Коницы. Черт, да ты мог бы половину Форт-Дефайнс привлечь на свою сторону. Несправедливо? Не надо говорить мне о несправедливости! Я тысячу раз едва не замерз до смерти и полжизни проходил голодный. Попробовал бы ты пожить в ржавой машине или под мостом! Особенно зимой. Ты понятия не имеешь, в каких условиях я вырос. И не представляешь, через что прошел в тюрьме. Да у тебя не жизнь, а сказка!

Так отец всегда оправдывал свою жестокость. Грудь его начала раздуваться — он явно собирался продолжить. Я прислонился к двери и приготовился к долгому дню, когда мне надо будет стоять на стреме, высматривая полицию или озабоченных граждан, которые могли бы донести на нас. Зимой мимо проезжало меньше машин и грузовиков, так что следить было легче, если только отец не глушил мотор и я не сидел в промерзающем салоне.

Несмотря на женитьбу отца на Моне, наши с ним еженедельные вылазки продолжались. Насколько я знал, она не задавала на этот счет вопросов, даже если мы возвращались очень поздно. Думаю, Мона была в курсе того, что мы делаем. Отец спокойно проносил в дом краденые инструменты, но она делала вид, что не замечает их.

Отец ткнул меня в плечо кулаком:

— Ты представить не можешь, что крутится у человека в голове, когда автобус везет его в тюрьму. Это называют «дизель-туром».

Глаза у него выпучились, вена запульсировала на лбу.

Похоже, дело плохо. Как глупо с моей стороны — надо было держать рот на замке. Я его разозлил, а у нас впереди часов двенадцать в машине только сегодня, и завтра еще столько же. Как обычно, я не знал, что отец планирует, но был уверен, что он выместит свою злость на мне.

— Это, наверное, самое тяжелое, — хрипло пробормотал отец. — Осознание того, что все происходит в реальности. Ты будешь просыпаться в Большом Доме бессчетное количество дней подряд. Выхода нет. К этому моменту ты успеваешь забыть ту злость — или что там было у тебя в голове, когда ты совершил преступление, — настолько, что можешь искренне поклясться в своей невиновности. Ты даже начинаешь говорить в безличной форме, не «я совершил преступление», а «преступление было совершено». Но это уже не имеет значения — даже если ты просто восстановил справедливость.

Несколько миль мы проехали в молчании. Потом отец закричал:

— Ты слушаешь, парень, а? Ты должен знать, как выжить в этом мире. Сейчас ты стоишь на стреме, но должен усвоить все, чему я тебя научу, чтобы выкручиваться в одиночку.

— Да, папа.

Надо было как-то его успокоить. Иначе дальше последует подзатыльник — а то и что похуже. Но я должен был одновременно следить за дорогой, чтобы нас с ним не поймали. Иногда мне приходила в голову мысль, что мы с ним можем оказаться в одной тюремной ка- мере.

— Когда вылезаешь из автобуса у дверей тюрьмы, твоя жизнь, какой она была, заканчивается. Тебя запирают в клетке шесть на десять футов. С сокамерником. И он уже там, на верхней койке.

Мысли в голове у меня так и крутились: что сделать, чтобы отец сменил тему? Это напоминало рулетку: надо было что-то сказать или спросить его о чем-то так, чтобы он не понял, что им манипулируют, потому что тогда отец разозлится еще сильнее. Но если угадать, ты выиграешь джекпот — из него посыплются разные истории, и отец выложит гораздо больше, чем собирался. А главное, на какое-то время забудет, что разозлился на меня.

— Шансы пятьдесят на пятьдесят, что твой сокамерник натворил что-то похуже, чем ты. И такая же вероятность, что он — закоренелый преступник. При этом он может оказаться тупым — это самая худшая комбинация.

Вот он, мой шанс! Отец никогда о таком не заговаривал.

— А кто был в твоей камере, когда тебя привезли в «Кью»? — выпалил я, боясь что-нибудь добавить, чтобы не спровоцировать нежелательной реакции.

Отец прервался и поглядел на меня.