Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

По моим ощущениям, прошло несколько часов, пока я дотащился до своего велосипеда, брошенного на Восьмой улице. Боль отдавалась по всему телу. Забравшись на сиденье, я вскрикнул, потому что сесть не смог. Всю дорогу до дома я проделал стоя.

Добравшись до квартиры, я прокрался в ванную и стащил с себя обрывки джинсов и белья. Кровь закапала на покрытый линолеумом пол. Я посмотрел на свои раны в зеркале и громко застонал. Левая половина выглядела так, будто по ней прошлись теркой для сыра.

Я налил ванну, надеясь, что вода утишит боль. Но стоило коже соприкоснуться с горячей водой, как все мое тело выгнулось, словно от удара током, и я вскрикнул. Соль, кровь и обрывки плоти поднялись на поверхность и поплыли по воде. Перевернувшись на правый бок, я вцепился в край ванны и оглядел свою левую ягодицу и бедро, в полном ужасе от этого зрелища.

Отец и Мона заворочались у себя в спальне. Лонни и Салли что-то забормотали. Сэм подбежал к ванной, распахнул дверь и охнул.

— Черт побери, — прорычал отец, обращаясь к Моне. — Что эти мелкие ублюдки еще натворили?

Он протопал по коридору и появился на пороге, в майке без рукавов и боксерских трусах. Вокруг запястья у него был обмотан ремень, пряжка которого угрожающе свисала вниз. Он оттолкнул Сэма и захлопнул дверь. Поглядев на меня, отец на мгновение как-то странно притих, а потом плюхнулся на унитаз и размотал ремень с руки.

— Что с тобой случилось? Тут повсюду кровь. От твоих джинсов ничего не осталось — да и от задницы тоже, как я погляжу.

Я все выложил ему, перемежая свой рассказ громкими стонами.

— Ну и придурки, — буркнул отец. — Вы что, не поняли, что если он грозит вас перестрелять, то, наверное, так и сделает? Идиоты. Будь это настоящая пуля, тебя уже не было бы в живых. Откуда ты знал, что он зарядил дробовик солью?

— Я и не знал. Просто хотел, чтобы Вилли и Джо позволили мне дружить с ними.

— И зачем они тебе? Я вот никогда ни к кому не прибивался, и мне никого было не надо.

— Я хотел им понравиться.

Слезы лились у меня по щекам, и не от боли, а от мысли о том, до чего я дошел, лишь бы заслужить их одобрение.

— Мне надо было что-то сделать! Ты позволил Моне лишить меня всего. Я ненавижу свою жизнь! Мне все равно, что со мной будет.

Отец уронил подбородок на грудь и забормотал себе под нос; глаза его блуждали. Наконец он поднял голову и посмотрел на меня, кивая головой.

— Я понимаю, — сказал он. — Ты готов на все, лишь бы чувствовать себя человеком. Я тобой горжусь. Когда я был в Сан-Квентине и впервые вышел во двор, один говнюк, сидевший пожизненно, решил испытать меня. Хотел сделать своим прихвостнем. Мерзкий сукин сын! Он спросил, женат ли я и из какого я штата. Я тогда был наивный — сказал, что мы с женой оба из Техаса. И тут он своим отвратным голоском заявил, что перетрахал всех баб в Техасе и дыры у них были пошире любого окна — потому что все они шлюхи.

Отец сжал правую руку в кулак и ударил им по ладони левой.

— Я ему так заехал в челюсть, что он свалился на землю. Тогда я прыгнул на него и стал лупить головой о бетон. У него зубы полетели в разные стороны. Все лицо превратилось в кровавую кашу.

— Ты его убил? — тихонько спросил я.

— Еще три секунды, и убил бы, но двое его дружков меня оттащили. Один сказал мне потихоньку оттуда уходить, а второй дал носовой платок. Другие парни сбились в группки, я стал переходить от одной к другой и постепенно затесался в толпу, так что меня уже нельзя было поймать.

Вода в ванне остыла, и я выдернул пробку пальцами ноги, чтобы ее слить.

— А тот человек потом не преследовал тебя?

— Нет. Никогда. По тюремному кодексу все было честно — он бросил мне вызов, и я победил. В Большом Доме никому нельзя позволять взять над тобой верх, иначе должен будешь ему подчиняться. Но его дружки меня предупредили, что, если я еще что-то такое вытворю, они меня толкнут на полосу безопасности и охранник с башни пристрелит меня в два счета. Мне было все равно. Я сделал то, что посчитал нужным. Я прошел испытание. Я всем дал понять, чего стою, и больше ко мне никто не лез.

Остатки воды с чмокающим звуком всосались в сливное отверстие, и я, обернувшись, увидел самую ужасную в истории решетку слива.

— Больше никакого домашнего ареста, — объявил отец, вставая. — Ты это заслужил. Можешь покупать конфеты на индейском рынке, ходить к Коницам, заниматься спортом, ездить со всей семьей в Гэллап по выходным и ужинать вместе с нами. Я скажу Моне — наказание отменяется. Мне все равно, что ты делаешь, если это не касается меня. Она устанавливает правила в доме. Но за его пределами ты решаешь сам. Ты — крутой парень.