Сергей Волков - Чикатило. Явление зверя

– У меня есть доказательство того, что признательные показания Кравченко дал под набоем.

Кесаев сохранял спокойствие, а Ковалев чуть не задыхался от бешенства.

– Ты еще скажи, что это я из него признания выбивать приказал, – процедил он. – А лучше – что сам их выбивал! Чего уж мелочиться!

– Этого я не говорил.

– А даже если б это и так было! – полковника уже несло. – Ты мне что хочешь сказать, что Кравченко овечка невинная? Ему семнадцать лет было, когда он точно так же девочку десятилетнюю изнасиловал, убил и на огороде прикопал.

– Он за это отбыл положенное наказание, – в голосе Кесаева впервые с начала разговора прозвучали стальные нотки.

– А потом получил заслуженную высшую меру за убийство Лены Закотновой, – зло бросил Ковалев, глядя в глаза московскому следаку.

Какое-то время они ненавидяще буровили друг друга взглядами, будто испытывая на прочность.

– Я сомневаюсь, что это так, товарищ полковник, – нарушил затянувшееся молчание Кесаев. – И даю вам честное слово – слово офицера, – что найду настоящего убийцу и, если подтвердятся мои сомнения, добьюсь реабилитации Кравченко.

Упершись в непробиваемость полковника, Ковалев окончательно растерял запал, только усмехнулся с усталой злостью:

– Настоящие убийцы у тебя в камере сидят!

И пошел к дверям. В последний момент обернулся сказать что-то, но, посмотрев на Кесаева, лишь устало отмахнулся и вышел.

Пять лет назад в этом самом кабинете, отданном сейчас в распоряжение московской группы, у окна стоял Виктор Косачев и пустым взглядом смотрел на серый пейзаж за окном.

Он представлял себе серую промозглую камеру и сидящего на нарах Кравченко. Представлял его опустошенный взгляд. Вот сейчас лязгнет замок, откроется дверь камеры, Кравченко поднимется с нар, словно в забытьи, повернется лицом к стене, заведет руки за спину. А потом его поведут по коридору с тупиком в конце…

Следователь представлял себе все это очень живо, будто видел наяву. Только легче не становилось. Поверх идущего по коридору убийцы всплывал образ мертвой маленькой девочки, страшно истерзанное, изувеченное ее тельце. У этой Леночки впереди была целая жизнь, которая незаслуженно, непостижимо оборвалась по нелепой прихоти какого-то урода. И что теперь от того, что урода этого расстреляют? Ведь прерванная жизнь после расстрела не возобновится. И родным Леночки не станет легче.

Виктор достал чекушку, свернул ей «голову» и влил в себя содержимое уверенным, точным движением. Нужен был человек, который подсказал бы ему сейчас одну очень простую мысль: расстрел убийцы не вернет к жизни Леночку, но спасет жизни других таких же девочек. Но такого человека рядом не оказалось.

Словно в забытьи, мужчина отвернулся от окна, сел за стол, взял бумагу, ручку и принялся быстро писать.

А перед внутренним взором его снова поднимался тюремный коридор, по которому вели Кравченко. И гулким эхом раздавались звуки его шагов и шагов конвоиров. И снова накладывалось на это видение детское истерзанное тело.

Виктор продолжал писать, почерк его был нервным, буквы выходили неровными. Может, от выпитого, а может, от стресса.

«Начальнику УВД г. Ростова-на-Дону

подполковнику Ковалеву А.С.

от старшего лейтенанта Косачева В.К.

Прошу освободить меня от занимаемой должности…»

Он писал и представлял себе, как Кравченко заводят в расстрельный кабинет – комнату три на четыре метра с глухими стенами и железной дверью. Кто-то безликий берет со стола пистолет. В железной двери открывается окошко, рука с пистолетом поднимается, смотрит через окошко в затылок Кравченко. И ствол застывает на уровне затылка ближе к левому уху. Кто-то безликий нажимает на спусковой крючок, и следует выстрел…

Виктор в своем кабинете вздрогнул, будто и в самом деле услышал звук выстрела. Поежился, решительно поставил под рапортом дату и размашисто расписался.

В кабинете Чикатило было по-домашнему уютно. На стене тихо постукивали часы с маятником, на тумбочке в углу стояла электроплитка с чайником, рядом расположился аквариум, на подоконнике выстроились аккуратные горшки с цветами. Цветы были ухоженными, а не воткнутыми для проформы, заброшенными и обреченными засыхать, как это часто бывает в казенных кабинетах. И даже неизбежные шкафы с бумагами, сейф, вымпел «Победителю социалистического соревнования» удачно вписались в обстановку и не разрушили уюта.