Алекс Михаэлидес - Девы

Почему-то он запал ей в душу. Мариана часто вспоминала изображение этого печального молодого мужчины.

Впрочем, нет, «печальный» — неправильное слово. Как же его описать?

Мариана прищурилась, изучая выражение лица Теннисона, и снова у нее возникло ощущение, что поэт глядит куда-то поверх нее, на что-то ей не видимое…

Что же это?

Внезапно до Марианы дошло, на что, или, вернее, на кого он смотрит. На Галлама!

На фантом, что стоит там, незримый, скрытый от всех остальных… за пеленой. Вот почему взгляд поэта такой отрешенный: он устремлен на призрак покойного. Теннисон был потерян для жизни, он любил умершего и сам похоронил себя заживо.

А Мариана?

Раньше о ней можно было сказать то же самое. Теперь же… Теперь у нее возникли сомнения.

Мариана в задумчивости постояла перед картиной и уже собиралась идти домой, как вдруг услышала шаги.

Она замерла. Твердые подошвы тяжелых ботинок гулко ударяли по каменному полу.

Неизвестный приближался. Сначала Мариана никого не могла разглядеть, потом заметила в сумраке коридора чей-то силуэт и… блеск лезвия.

Она застыла, чуть дыша, пытаясь разобрать, кто этот человек. Через несколько мгновений из темноты на нее шагнул Генри. Он явно утратил способность мыслить здраво, в глазах отражалось безумие. Капающая из разбитого носа кровь размазалась по лицу, забрызгала рубашку — видимо, с кем-то подрался, — а в руках Генри сжимал длинный нож.

— Генри? — Мариана старалась казаться спокойной, ничем не выдать своего страха. — Пожалуйста, опусти нож.

Мужчина молча уставился на нее. Судя по широким, во всю радужку, зрачкам, он был под кайфом.

— Генри, что ты здесь делаешь?

После паузы тот наконец ответил:

— Мне нужно с тобой поговорить. Ты не согласилась встретиться со мной в Лондоне, поэтому я приехал сюда.

— Как ты меня нашел?

— Тебя показали по телику. Ты стояла с полицейскими.

— Не помню, чтобы меня снимали, — осторожно возразила Мариана. — Я всегда избегала попадания в кадр.

— По-твоему, я вру? Думаешь, я следил за тобой?

— Генри, это ты забрался в мою комнату?

— Ты меня бросила, Мариана! — В тоне Генри зазвучали истеричные нотки. — Ты… ты мной пожертвовала…

— Что? — Мариане стало совсем не по себе. — При чем тут «пожертвовала»?

— Ведь это правда, разве нет? — Выставив вперед лезвие, Генри двинулся на нее.

Она не дрогнула.

— Генри, опусти нож.

Он продолжал наступать.

— Я так больше не могу. Я хочу освободиться. Порвать эту связь, перерезать, прирезать…

— Генри, остановись…

Мужчина поднял нож. Сердце Марианы судорожно заколотилось.

— Я покончу с собой прямо на твоих глазах, — объявил Генри. — А ты будешь стоять и смотреть.

— Генри…

Тот занес нож, и вдруг…

— Эй! — раздался чей-то окрик.

Генри обернулся. И в тот же миг из мрака на него кинулся Моррис. После непродолжительной борьбы консьерж вырвал нож и легко отбросил Генри в сторону.

— Оставьте его, — попросила Мариана. — Не делайте ему больно.

Она подошла к Генри, чтобы помочь, но тот оттолкнул ее руку. В покрасневших глазах блеснули слезы.

— Ненавижу тебя, — прорыдал он, как обиженный ребенок. — Ненавижу!

Приехавшие по вызову Морриса полицейские арестовали Генри, но Мариана объяснила, что тот психически нездоров. Его увезли в психбольницу, положили на принудительное лечение и прописали нейролептики. Она договорилась на следующее утро пообщаться с психиатром, который признал Генри невменяемым.

Мариана во всем винила себя. Генри был прав: она пожертвовала им и другими пациентами — уязвимыми, слабыми, больными людьми, которым обязалась помогать. Генри так сильно в ней нуждался! Если б Мариана встретилась с ним, скорее всего, у него бы не случилось обострения…

И теперь ей надлежит сделать так, чтобы эта огромная жертва не оказалась напрасной.

Мариана добралась до дома лишь в час ночи. Она с ног валилась от усталости, но из-за охвативших ее волнения и тревоги сна не было ни в одном глазу.

В комнате оказалось холодно; пришлось включить висевшую на стене старую обогревательную панель. Вероятно, ею не пользовались почти год, с прошлой зимы. Постепенно она нагревалась, и в воздухе запахло горящей пылью.

Мариана сидела на деревянном стуле с высокой спинкой, уставившись на пылающую во тьме раскаленную панель, чувствуя исходящее от нее тепло, прислушиваясь к ее мерному гудению, и размышляла об Эдварде Фоске.