Ю Несбё - «Ревность» и другие истории

Полицейский осел в кресле. Да это не так уж и странно — я еще не рассказал ничего, что представляло бы для следствия интерес. Но он и не остановил меня ни единым жестом.

— Однако к Хенрику Бакке я никогда не ревновал. Разве не смешно? По крайней мере, не так, чтобы ненавидеть или иметь что-то против. Думаю, вот как я на это смотрел: просто у него все точно так же, как у меня, он любит Симону больше всего на свете. На самом деле я смотрел на него скорее как на того, кто оказался со мной в одной лодке, а не как на конкурента.

Я ткнул языком в коренные зубы, туда, где застрял кокос, и почувствовал легкий неприятный укол. Полицейский молчал, стояла звенящая тишина.

— Ладно. Это не совсем правда. Я ревновал к Хенрику Бакке. По крайней мере, когда впервые увидел. Дайте объяснить. Как-то раз он позвонил мне в офис и попросил о встрече — передать кое-какие бумаги от Симоны. Я понял, что это документы на развод, и хоть это было для нее неслыханно — посылать с ними своего нового любовника, — мне стало любопытно, кто он такой, и поэтому я пошел на встречу в ресторан. Исхожу из того, что он испытывал такое же любопытство. В любом случае человеком он оказался очень приятным: вежливый, но не заискивающий, умный, но не хвастливый, а к пикантности ситуации отнесся с должным юмором. Мы взяли пару пива; когда он через некоторое время заговорил о Симоне, я вскоре понял, что с ней у него те же самые проблемы, что и у меня. Она из племени кошачьих: приходит и уходит когда вздумается, избалованная и плаксивая, а верность, если можно так выразиться, к ее достоинствам не относилась. Он жаловался на всех друзей-мужчин, с кем она проводила время, и задавался вопросом, почему она не заводит подруг, как остальные женщины. Рассказывал о том, как она приходит домой ночью — уже после того, как он ложился, захмелевшая от алкоголя и новых интересных людей, с которыми познакомилась и о которых восторженно распространялась. Между делом он спросил, виделся ли я с ней после того, как съехал, на что я с улыбкой дал отрицательный ответ. С улыбкой — потому что сообразил: вероятно, он ко мне ревнует сильнее, чем я к нему. Разве не парадокс, офицер?

Полицейский открыл рот, но, судя по всему, говорить передумал — подбородок повис. Ужасно нелепое зрелище. Вообще, я решил, что много рассказывать не буду, но даже странно, как может подействовать молчание другого человека. Сначала мне казалось, оно таило в себе угрозу, а теперь я заметил, что это не красноречивое молчание. Не то чтобы полицейский проявлял огромный интерес или слушал; больше было похоже на нейтральное никак. Отсутствие диалога, пустота, сработавшая как вакуум, всосавший мои же слова.

— Мы выпили пива и здорово посмеялись, когда стали сравнивать привычки. Например, она всегда передумывала, когда заказывала еду, а тебе приходилось ловить официанта и менять заказ. Ну, или ей всегда приспичивало в туалет, когда она уже потушила свет и пожелала спокойной ночи. И конечно, поход в магазин по субботам — и какая же трагедия, если ты забудешь купить «Твист». Поэтому я не сильно удивился, когда опять встретил Бакке — через пару недель в субботу утром в «Киви». Мы оба посмеялись, когда я многозначительно посмотрел на пакет «Твиста» в его тележке для покупок. И кстати, он спрашивал про документы на развод — их ждал адвокат Симоны. Я ответил, что был занят, но все улажу на следующей неделе. Пожалуй, я даже чуть взбесился из-за того, что он их упомянул. Ну, в смысле, с чего такая спешка? Он занял мое место в ее постели — и хватит для начала. Казалось, он ждет не дождется момента, когда сможет на ней жениться. И на ее миллионах. Вот я и спросил напрямую. Планируют ли они пожениться. Он заметно растерялся, и я повторил вопрос. Вяло улыбнувшись, он помотал головой. И тогда я понял.

Я расправил обертку от лакрицы. Слово «лакрица» там было написано на трех языках: «Lakris — lakrits — lakrids». Датский и шведский?

Понятно в любом случае. Хорошо, когда соседи почти что на одном языке говорят.

— Что-то такое было в его взгляде — боль, которую я помнил по собственному тогдашнему отражению в зеркале. Бакке идет на выбывание. Симоне надоело. Лишь вопрос времени, и он это знает, он уже почувствовал вкус горьких плодов поражения. Вы это расследовали, офицер? Спрашивали ее подруг, были ли у нее такие планы? Надо бы, ведь в таком случае у него был мотив — верно же? Crime passionel — так это у вас называется?

Неужели я увидел на губах полицейского улыбку? Он не отвечает. Конечно же нет, он ведь обязан держать в тайне все, что касается расследования. И тем не менее от мысли, что Хенрик Бакке — подозреваемый, я тоже непроизвольно улыбнулся. Мне даже скрывать улыбку неохота. Мы улыбаемся.