Ю Несбё - «Ревность» и другие истории

— Ты все время сидел в подвале?

— Днем да, иначе меня бы из Хоры кто-нибудь увидел или туристы заметили. Но ночью я выходил на улицу, подышать.

— И разумеется, наручниками ты себя приковал, только услышав, что тебя идут «спасать». Кстати, куда ты дел ключ от наручников?

— Проглотил.

— А больше ты ничего не ел, пока там сидел? Неудивительно, что ты похудел.

Франц Шмид коротко рассмеялся:

— Четыре килограмма сбросил. Если ты и так худой, это заметно. Когда я понял, что вы ни о чем не догадались, я совсем отчаялся и стал звать на помощь. А к тому моменту, когда меня нашли, я уже совсем сорвал себе горло.

— У тебя был какой-то незнакомый голос, — вспомнил я, — значит это потому, что ты связки сорвал.

— Меня никто не слышал, — сказал Франц.

— Тебя никто не слышал, — повторил я.

Я вздохнул. Обвязка перетягивала артерии, и ноги почти утратили чувствительность. На то, чтобы признаться, у него имелось две причины. Во-первых, он, возможно, все равно собирается сбросить меня на утесы. А во-вторых, сознаться во всем начистоту бывает приятно. Переложить собственный поступок на чьи-то плечи. По этой причине исповедь — одно из популярнейших церковных таинств.

— И ты зажил жизнью брата, — сказал я.

Франц Шмид пожал плечами:

— Мы с Джулианом знали друг дружку как себя самих, поэтому все оказалось даже проще, чем можно было ожидать. Я обещал Хелене вернуться и уехал домой. Там я держался подальше от тех, кто нас хорошо знает, от коллег Джулиана, родственников и друзей. Замкнутость и несколько странных эпизодов списали на потерю памяти из-за травмы, которую мне пришлось пережить. Сложнее всего дались похороны: мама утверждала, будто сошла с ума от горя, потому что ей кажется, что я — Франц. А когда все начали говорить речи, я понял, сколько народа меня любило. После похорон я, то есть Джулиан, уволился и вернулся на Калимнос. Мы с Хеленой сыграли скромную свадьбу. С моей стороны пригласили одну маму, вот только она не приехала. Она считает, что я украл Хелену у Франца и что Хелена Франца предала. До рождения Фердинанда мы почти не общались, но потом я отправил ей фотографии Фердинанда, и мы стали перезваниваться. Так что поживем — увидим.

— А Хелена… Она ничего не знает?

Франц Шмид покачал головой.

— Зачем вам это? — спросил он. — Вы отдали мне веревку, другой ее конец привязали к себе, а теперь в открытую заявляете, что убей я вас — и никто ни о чем не узнает.

— Лучше ты мне ответь, Франц. Не тяжко тащить такую ношу в одиночку?

Он не ответил.

— Убей ты меня сейчас — и снова останешься один. Причем на душе у тебя не огнестрел в состоянии аффекта, а спланированное убийство. Ты и впрямь этого хочешь?

— Вы же не оставили мне выбора, Никос.

— Выбор есть всегда.

— Когда выбираешь только для себя, возможно. Но у меня семья. Я люблю их, они любят меня, и ради них я готов всем пожертвовать. Собственным душевным покоем. Вашей жизнью. По-вашему, это странно?

Я полетел вниз, успев заметить, как конец веревки скрылся в руке Франца. Все кончено — это я знал. Но тут обвязка опять сдавила ноги, и веревка натянулась.

— Ничего странного, — ответил я; сердце билось ровнее, худшее было позади, я больше не боялся умереть. — Как раз это я и собирался тебе предложить. Душевный покой.

— Это вряд ли.

— Разумеется, полностью ты не успокоишься — как ни крути, а ты собственного брата убил. Но от страха разоблачения я тебя избавлю, и то и дело оглядываться ты прекратишь.

Он хохотнул.

— Потому что все в итоге закончится и меня арестуют?

— Тебя не арестуют. По крайней мере, не я.

Франц Шмид подался назад. В руке он сжимал самый конец веревки, долго ли он еще сможет меня удерживать, неизвестно. Ну и ладно. Я осознавал, что жизнь моя вполне может закончиться и таким образом. И такой способ расстаться с жизнью — один из двух, на мой взгляд, приемлемых — меня устраивал.

— И почему вы меня не арестуете? — спросил Франц.

— Потому что взамен я хочу получить то же самое.

— То же самое?

— Душевный покой. И тогда я не смогу арестовать тебя — иначе отправлюсь вслед за тобой.

На руке у него выступили жилы и вены. Мышцы на шее напряглись, дыхание сделалось тяжелым. Я понял: у меня осталось несколько секунд. Несколько секунд, одна или две фразы о тех днях, которые предрешили всю мою жизнь.

— Так какие у тебя планы на лето? — спросил я Тревора и поднес к губам крышку от термоса с налитым в нее кофе.