Харлан Кобен - Всего один взгляд. Невиновный

Откуда-то из-за спины донесся голос Роланды:

— Мэтт?

Он не обратил внимания. Теперь в объективе оказался комод. Затем камера вновь сместилась к постели. Мужчина шел к платиновой блондинке. Мэтт видел его со спины. Красная рубашка, иссиня-черные волосы. Он загораживал собой женщину. И постель.

В глазах у Мэтта потемнело. Он заморгал, всмотрелся в экранчик. Дисплей начал темнеть. Изображение замигало и пропало. Мэтт остался сидеть за столом, Роланда с любопытством смотрела на него. Все вроде бы по-прежнему, те же фотографии в рамочках на стороне стола, где некогда сидел брат. Но Мэтт был уверен — ну, почти уверен, ведь экранчик совсем крошечный, площадью в дюйм-два, — что женщина в странном номере отеля, эта женщина в синем облегающем платье, на постели, носит платиновый парик, а на самом деле она брюнетка, ее зовут Оливия и она его жена.

Ньюарк, штат Нью-Джерси

22 июня

Следователь по особо тяжким преступлениям окружной прокуратуры Эссекса Лорен Мьюз сидела в кабинете босса.

— Подожди секунду, — нахмурилась она. — Ты хочешь сказать, что у монахини были грудные имплантаты?

Эд Штейнберг, прокурор округа Эссекс, сидел за столом и потирал круглый живот. Природа наделила его таким телосложением, что со спины нельзя было назвать его толстяком — плоский зад, узкие бедра. Он откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. Рубашка его пожелтела под мышками.

— Похоже.

— Но смерть вызвана естественной причиной? — спросила Лорен.

— Так мы думали.

— А теперь?

— Я вообще уже давно ничего не думаю, — ответил Штейнберг.

— Тут хочется сострить, босс.

— Ты не станешь. — Штейнберг вздохнул и нацепил очки. — Сестра Мэри Роуз, преподавательница общественных наук в старших классах, была найдена мертвой в своей келье. Ни следов борьбы, ни ран, возраст шестьдесят два года. Очевидно, смерть вызвана естественной причиной — сердечный приступ, удар, что-то в этом роде. Ничего подозрительного.

— Но?

— Но есть тут один момент.

— Я бы сказала — дополнительное обстоятельство.

— Прекрати, ты меня просто убиваешь.

Лорен вскинула руки:

— Я все еще не понимаю, зачем я здесь.

— Может, потому, что ты лучший следователь по особо тяжким в этом, э-э-э… богом забытом округе?

Лорен скроила гримаску.

— Да, не предполагал, что ты так высоко взлетишь. — Штейнберг вновь уставился на листок бумаги. — Эта монахиня преподавала в школе Святой Маргариты. — Он поднял голову.

— И что?

— Ты ведь вроде там училась?

— Повторяю: и что?

— А то, что мать настоятельница перешепнулась кое с кем из начальства. И потребовала тебя.

— Мать Катерина?

Он уставился в бумаги:

— Да, именно.

— Да ты шутишь?

— Ничего подобного. Звонила и просила сделать ей одолжение. Хотела, чтобы ты вела это дело.

Лорен покачала головой.

— Вы ведь с ней знакомы?

— С матерью Катериной? Только потому, что меня бесконечно таскали к ней в кабинет.

— Значит, ты была трудным ребенком? — Штейнберг приложил руку к груди. — Я просто в шоке.

— И все равно не понимаю, зачем я ей понадобилась.

— Может, она подумала, ты будешь держать рот на замке.

— Я ненавидела это место.

— Почему?

— Ты ведь не ходил в католическую школу, верно?

Он снял со стола табличку со своей фамилией, приподнял, ткнул пальцем.

— Штейнберг, — прочел он медленно. — Обрати внимание на это «штейн». И на «берг» тоже. Много таких фамилий в церкви?

Лорен кивнула:

— Тогда это все равно что объяснять глухому музыку. Перед кем из прокуроров я должна отчитываться?

— Передо мной.

Она удивилась:

— Непосредственно?

— Непосредственно и только передо мной. И чтобы никто больше ничего не знал. Ясно?

— Да.

— Так ты готова?

— К чему?

— К встрече с матерью Катериной?

— Как прикажешь понимать?

Штейнберг поднялся и обошел стол.

— Она в соседней комнате. Хочет потолковать с тобой наедине.

Когда Лорен Мьюз училась в католической школе Святой Маргариты для девочек, матери Катерине, женщине гигантского роста — ну футов двенадцать, ей-богу! — уже было лет сто. Годы согнули, уменьшили ее, лишь к этому и свелся, казалось, процесс старения. При Лорен мать Катерина ходила в полном церковном облачении. Теперь же на ней красовалось ханжески скромное, но менее официозное одеяние. Своего рода клерикальный ответ «банановой» республике, догадалась Лорен.

— Что ж, оставлю вас, — произнес Штейнберг.