Райли Сейгер - Дом на краю темноты [litres]

Я заканчиваю сообщение и осматриваю комнату.

Просто помойка.

Обшитая деревянными панелями стена напротив единственного окна комнаты выцвела от солнца. На потолочной плитке в углу виднеется пятно похуже того, что было на кухне Бейнберри Холл, и это не наводит на хорошие мысли. Я смотрю на ковер. Какая-то оранжевая шерсть.

Раздается стук в дверь. Два робких стука, которые заставляют меня думать, что это клерк пришла мне сказать, что власти штата Вермонт сочли это место опасным для здоровья и приказали освободить помещение. Вместо этого я открываю дверь и вижу там Дэйна.

– Прости, что сломал тебе потолок, – робко мямлит он. – Я принес подарок, чтобы загладить вину.

Он поднимает свои руки, в одной из которых бутылка бурбона, а во второй упаковка с шестью банками пива.

– Я не знал, до какой степени тебе нужно напиться, – объясняет он.

Я хватаю бурбон.

– В хлам.

Дэйн правильно воспринимает это как приглашение присоединиться. Он заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Алкоголь на мгновение заслоняет то, как чертовски хорошо он выглядит. На нем джинсы и поношенная футболка «Роллинг Стоунз», плотно облегающая грудь. На футболке дырка, как раз там, где находится сердце, и поэтому виден кусочек загорелой кожи.

– Клевая футболка, – говорю я, когда Дэйн замечает, что я смотрю.

– Она у меня еще с подросткового возраста.

– Это заметно.

– Клевое одеяло, – говорит Дэйн.

Я закручиваю уголок одеяла.

– Я представляю, что это кафтан.

Дэйн открывает пиво. А я открываю бурбон. В комнате нет стаканов – у мотеля совсем не тот уровень – поэтому я отпиваю прямо из бутылки. Первый глоток просто обжигает мое горло. Второй делает то же самое, что и первый. Но вот третий глоток просто шикарен. Только тогда я начинаю чувствовать это прекрасное онемение.

– Как ты меня нашел? – спрашиваю я.

– Методом исключения, – Дэйн отпивает пиво. – Сначала я пришел в дом. Там все еще была полиция, а это значит, что тебе нужно было куда-то уехать. А это, в Бартлби, значит сюда.

– Повезло мне, – отвечаю я перед тем, как сделать еще два глотка.

Мы вдвоем погружаемся в уютное молчание, Дэйн на одной кровати, я на другой, довольствуясь тем, что просто пью и смотрю на игру «Ред Сокс», мерцающую по телевизору двадцатилетней давности.

– Ты правда думаешь, что в потолке была Петра Дитмер? – в конце концов спрашивает Дэйн.

– Да, думаю.

– Боже, бедная ее мама.

– Ты ее знал? – спрашиваю я.

– Может, я ее видел пару раз, когда приезжал сюда навестить бабушку с дедушкой. Но даже если так, то я этого не помню.

– Ты сказал, что разговаривал с моим отцом, когда он приезжал сюда каждый год, – говорю я. – О чем вы говорили?

Дэйн на мгновение задумался, потягивая пиво.

– О доме. Об участке. О том, что нужно отремонтировать.

– И все? Просто о работе в доме?

– В основном, – говорит Дэйн. – Иногда мы обсуждали «Ред Сокс» или погоду.

– Он когда-нибудь упоминал Петру Дитмер?

– Он спрашивал меня об Эльзе и Ханне. Как у них дела. Нужны ли им деньги.

Это довольно странный вопрос. Я хочу думать, что так папа проявил милосердие. Но я подозреваю, что это могло быть что-то другое – например, чувство вины, вызванное желанием как-то им отплатить.

Я снова глотаю бурбон, надеясь, что это поможет мне не думать о таких вещах. Я должна быть уверена в невиновности своего отца. Но вместо этого все наоборот. Я мнусь и обдумываю.

– Как думаешь, можно сразу верить в две вещи? – спрашиваю я Дэйна.

– Зависит от того, не находятся ли они в противоречии, – отвечает он. – Например, я верю, что Том Брэди – лучший квотербек на свете. Я также верю, что он та еще мразота. Одна вера не противоречит другой. Они могут сосуществовать.

– Я говорила о чем-то более личном.

– Ты сейчас в Новой Англии. «Патриоты» – это и есть личное.

С одной стороны, я благодарна Дэйну за то, что он пытается отвлечь меня выпивкой и шутками, но еще расстроена – это та же самая тактика избегания, которую использовали мои родители.

– Ты знаешь, о чем я, – отвечаю. – Я искренне верю, что мой отец не мог убить человека в принципе, не говоря уже о шестнадцатилетней девушке. Он никогда не был жестоким. Никогда не поднимал на меня руку. К тому же я его знала. Он был любящим, порядочным и добрым.

– Ты также считаешь его лжецом, – говорит Дэйн, как будто мне нужно это напоминать.

– Да, – отвечаю я. – Вот почему я не могу перестать думать, что, возможно, он действительно что-то сделал. Что если Книга была ложью, то, возможно, все о нем было ложью. То, что он говорил. То, как он себя вел. Вся его жизнь. Может, никто и не знал его по-настоящему. Даже я.