Альбина Нури - Время кошмаров

Усевшись на диван, что стоял возле деревянной стойки с ядовито-алым телефоном, он потрогал крестик на шнурке, который купил сегодня в церкви. Способен ли спасти тот, в кого ты никогда не верил, и сейчас не веришь?

Около девяти позвонила мать. Спрашивала, во сколько он завтра приедет. Говорила, что испечет пироги, его любимые, с капустой. Мамин голос доносился до Димы, как сквозь вату. Смысла сказанного он почти не понимал, отвечал механически, не задумываясь.

— Мам, ты в демонов веришь? В проклятья?

— Сынок, ты выпил, что ли? — забеспокоилась мать. — Ты смотри…

— Я не пил. Ладно, пока.

— Димочка, ты…

— Я тебя люблю.

Он повесил трубку, не дожидаясь ответа, и увидел, что телефон разрядился, но ставить его на зарядку не стал.

Было уже одиннадцать вечера, но ничего страшного не происходило. Дима все так же неподвижно, словно окаменев, сидел на диване, слушая, как всюду стихают звуки дня. Жизнь постепенно замирала вокруг него, соседние квартиры погружались в сон. Выключались телевизоры, все реже пищала автосигнализация, умолкали разговоры во дворе, таяли людские голоса за стенами.

Все ложились в кровати, укрывались потеплее, уплывали в сон. Дима оставался один — и никому в целом мире не было дела до того, что он, возможно, проживал свои последние часы.

Как когда-то никому не было дела до страданий Валерика.

Полночь. Электронные часы показали четыре ноля, а потом начался отсчет нового дня. Диме все же удалось шагнуть в него! А может, удастся и пережить?

Свет погас во всей квартире одновременно. Ни единого лучика ни с одной стороны — хоть глаз коли. Холодильник захлебнулся на половине оборота: тишина, как и тьма, стала полной и плотной.

И в этой тишине, совсем рядом раздался знакомый уже высокий, звонкий, холодный голос, в котором не было намека на живое, человеческое чувство.

— Вот и я.

Алчность — вот что в нем слышалось. Алчность и голод.

На Диму пахнуло отвратительным смрадом. Это был сладковатый удушливый запах разложения, сырой земли, гниющей плоти. Существо, что пришло за ним, выбралось из могилы и теперь стояло в двух шагах, готовое наброситься.

Рука Димы метнулась к нательному крестику. Схватив его, но не почувствовав желанного спокойствия, он ответил:

— Я знаю, кто ты и как умер. Знаю, что ты убил много людей, и знаю, почему. Тебя предали все, даже мать. Вот потому ты и мстишь им.

Лампа под нелепым абажуром, что стояла в углу комнаты, вдруг затрещала, замигала и засветилась слабым желтоватым светом.

В этом призрачном свечении Дима увидел в метре от себя невысокую фигурку. Существо лишь отдаленно напоминало мальчика, которого Дима сегодня видел на фотографии. Когда-то милые детские черты исказила злоба. Волосы свалялись, кожа местами слезла, глаза провалились в глазницы и сияли красноватым блеском. Черные губы кривились в усмешке. Темный костюмчик вымазан в земле.

Адское создание облизнуло губы.

— Хорошо. Значит, ты знаешь, как сильно я голоден.

— Я не бросал тебя умирать. — Смотреть было невыносимо, но Дима заставлял себя не отводить взгляда. — Я не такой, как они. Хотел помочь, пошел туда, где ты жил. В чем я виноват?

Ему показалось, или в глазах существа промелькнула неуверенность?

— Ты просил найти маму, но ведь и сам знаешь, где она. На кладбище. Ты убил ее, отомстил. Всем отомстил. Зачем же продолжаешь приходить?

— Потому что голод не пропадает. Он становится только сильнее.

— Ты не можешь уйти?

Существо зашлось булькающим смехом:

— Начитался книг о неприкаянных душах? Собрался помочь?

Дима не знал, что ответить, но ответа и не потребовалось.

Жуткое создание с неожиданным проворством подскочило к нему, приблизило лицо к его лицу. Запах гнили стал удушающим, и Дима подумал, что теряет сознание. Ночной гость вцепился в его руки. Пальцы его были ледяными и твердыми, как тиски, и Диму будто парализовало. Холод разлился по венам, вымораживая внутренности. Он хотел вырваться из стального захвата, но ничего не получилось.

«Оно сейчас сожрет меня», — мысль пришла и ушла. Дима утратил способность бояться, как потерял и волю к сопротивлению.

— Нет, — прошептал ему на ухо тот, кто прежде был невинным ребенком, убитым равнодушием взрослых. — Я не съем тебя. Ты был прав. Ты единственный, кто захотел помочь. Поэтому теперь ты будешь есть. Мы будем делать это вместе.

Дима хотел закричать, но горло сжалось.

«Я не хочу!» — Такова была его последняя самостоятельная мысль.