Кэтрин Фолкнер - Гринвич-парк

— А когда была сделана та, другая фотография? — спрашивает Рейчел.

— Какая?

— Та, что висит у тебя на стене в холле, у зеркала. Где вы вчетвером. В лодке.

— А-а. Да как-то в Кембридже. Мы по реке катались.

— Ну да, я и подумала, что на пант [9] Пант — плоскодонная лодка, в которой передвигаются, отталкиваясь шестом. Катание на таких лодках популярно среди студентов Оксфордского и Кембриджского университетов. похоже.

— Ты знаешь Кембридж? — удивляюсь я.

Рейчел хмурится, тряся головой.

— Нет. Никогда там не бывала. Просто слышала, что это здорово.

Она обхватывает свой живот снизу обеими руками и плотнее сжимает покрасневшие от ягод губы.

— Ты говорила, Серена занимается фотографией?

— Да. У нее своя студия вон там, в переулке, сразу за той улицей, — объясняю я и показываю, но Рейчел не смотрит.

— И что она снимает?

— По-моему, в основном делает фотопортреты. Во всяком случае, это то, что ей чаще всего заказывают. Скоро будет большая выставка ее работ. Она вполне преуспевает.

По правде сказать, я не совсем понимаю фотографии Серены. Они висят у нее по всему дому — и цветные, и черно-белые. Морщинистый старик, которого она встретила в Индии; сияющие лица детей с рыбацкими сетями, которых она видела на Бали; панорамный снимок плавучего рынка в дельте Меконга, который они с Рори посетили во время медового месяца. Разумеется, я всегда выражаю восхищение ее работами. Но я толком не знаю, что делает фотографию хорошей или плохой. На самом деле они не вызывают у меня особых чувств.

— Тебе они не нравятся. — Рейчел повернула голову и с улыбкой смотрит на меня, прикрывая глаза рукой.

— Прости, что мне не нравится? — резко вскидываю я голову.

— Ее фотки! — хохочет Рейчел. — Признайся, Хелен. У тебя же на лице написано.

— Я плохо разбираюсь в искусстве, — с запинкой произношу я и невольно усмехаюсь. С удивлением обнаруживаю, какое головокружительное удовольствие доставляет мне этот крошечный акт предательства, бунтарства. Посмеяться над Сереной. Выразить пренебрежение ее увлечением. Умалить ее так называемый талант.

— Если честно, — слышу я свой голос, — на мой взгляд, это почти все чепуха. — Рейчел закидывает назад голову и улюлюкает. — Не только ее творчество, — поправляюсь я, уже чувствуя себя виноватой. — Вообще искусство. Она, я уверена, мастер своего дела. Просто я… Наверное, мне просто не дано это понять.

Но Рейчел вся трясется от смеха. Она достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает одну и вставляет в свой смеющийся рот, из которого та смешно торчит, как карандаш.

— Ох, уморила ты меня, — произносит она, большим пальцем щелкая зажигалкой. Прикуривает, делает затяжку, затем, зажав сигарету меж двух пальцев, выдыхает вверх завиток дыма. Смачно зевает и потягивается, демонстрируя небритые подмышки.

— Пожалуй, куплю-ка я один из ее портретов, — заявляет Рейчел сквозь зевоту.

— Что?

— Портрет. Сфотканный Сереной. Налеплю себе на пузо клевое фото. Так теперь все знаменитости делают.

Она подмигивает мне, потом кладет ладони на свой живот с боков и правой рукой, в которой она все еще держит сигарету, начинает легонько тарабанить по нему, словно играет на пианино.

Я смотрю на Рейчел, пытаясь определить, серьезна ли она в своем намерении навестить Серену. При этой мысли меня почему охватывает безотчетный страх.

— Мне так кайфово, — говорит Рейчел, снова громко зевая. — Пожалуй, подремлю чуток. Не возражаешь?

Не открывая глаз, она на ощупь находит корзинку с малиной, берет еще одну горсть ягод и кладет их в рот.

И лишь позже, когда мне на глаза попадается свадебная фотография, которую принесла на кухню Рейчел, до меня доходит, что этот снимок стоит на моей прикроватной тумбочке. Зачем она пошла в нашу спальню?

Если бы не ненастье, я ушла бы домой. Оставаться дольше не имело смысла. Но в половине шестого снова зарядил дождь, стал бешено хлестать, барабанить по слуховому окну над моим столом. А зонтик я не взяла.

Я люблю быть в студии, когда на улице льет дождь. Обычно включаю под столом обогреватель и, слушая его гудение, ставлю чайник. Моя студия находится в крошечном закоулке близ центральной улицы. Здесь почти никто не ходит. Вокруг — упоительная тишина. Во время дождя слышен только дождь — восхитительный белый шум, словно шуршание гальки. Мокрые булыжники на улочке блестят подобно полированному дереву. Однажды я сфотографировала их в дождливую погоду: камни вздымались из луж, будто махонькие островки. На фото это смотрелось как некий инопланетный ландшафт или спина огромного крокодила.