Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

— И это я еще одетый. А представь, каков я с голым торсом — без слёз не взглянешь.

— Отлично представляю. Смотрела однажды документальный фильм о голодающих.

— Я очень рад, что ты здесь.

— Слышь, достойный сын своего отца, хватит уже применять ко мне эмоциональный прессинг.

Они столкнулись с другой парой. Джейкоб извивался, будто ему до зарезу надо было отлить. Не повезло, подумала Дачесс про его девчонку и сочувственно улыбнулась.

— В смысле — здесь, в Монтане. Я очень рад, что ты сюда переехала.

— Почему?

— Я… я просто… — Томас Ноубл вдруг остановился, и в течение одного кошмарного мгновения Дачесс почти не сомневалась: вот сейчас он рискнет ее поцеловать.

— Просто я никогда раньше не видел никого, кто был бы вне закона.

Дачесс приблизилась на полшажочка. Танец продолжался.

Световое лезвие щели меж опущенных штор, неизбежное вторжение города в рабочий кабинет Уока. Пятничный разговор с Хэлом — телефонная трубка пристроена на левом плече, прижата щекой, правая рука царапает в блокноте. Ноги на кипе бумаг. Мусорная корзина переполнена. Уок равнодушен к беспорядку. Пускай другие раздражаются, а он не станет.

Хэлу он звонил каждую пятницу, вечером, в одно и то же время.

Как правило, ненадолго. Начинали с Робинова самочувствия. Все неплохо, говорил Хэл; психотерапия продолжается, а в целом — дело на поправку. После Робина переходили к Дачесс. Обычно Хэлу хватало пяти минут, чтобы сообщить о ее очередном проступке и о том, что обидные слова его уже не трогают, а только смешат — приходится контролировать мимику. Для Уока ничего нового — с Дачесс он себя вел точно так же.

— Ей труднее, чем Робину, — констатировал Хэл. — У нее адаптация идет медленнее. Ничего — главное, что вообще идет. Есть кое-какой прогресс.

— Это хорошо.

— Нынче, например, Дачесс на школьном балу.

— Что-что? Дачесс отправилась на танцы?

— Это ежегодное событие. Для всех ребят. Эвергрин-Миддл огнями сияет — небось из Колд-Крика видно.

Уок рискнул улыбнуться. Если так, Монтана и впрямь способна к врачеванию душ. Ведь сколько навалилось на бедную Дачесс — а она не сломлена; живет как положено обычной девчонке.

— Что до Робина, по-моему, он припоминать начал…

Уок спустил ноги с кипы бумаг, прижал трубку к уху так плотно, что расслышал тяжеловатое стариковское дыхание.

— Пока ничего конкретного.

— Он называл какие-нибудь имена? Дарк, например?

Хэл, вероятно, уловил мольбу в его интонациях, потому что следующие несколько фраз произнес с максимальной мягкостью.

— Да нет же, Уок. Никаких имен. Робин постепенно принимает тот факт, что был в доме, когда убивали его мать. Это нам еще с психиатром повезло. Хорошая женщина — не давит, не допытывается, наводящих вопросов не задает…

— Честно говоря, я даже хочу, чтобы Робин ничего не вспомнил.

— Насчет этого я ее спрашивал. Она сказала, весьма вероятно, что это событие его память вычеркнула навсегда.

— Я за вас переживаю. За всех троих.

— Я начеку. С тех пор, как Дачесс увидела машину, по ночам дом караулю. Кто его знает, этого Дарка, — возьмет и вправду приедет… Дачесс не зря боится, по-моему.

— Вы и сейчас в дозоре?

— А как же. С винтовкой. Если что — сперва выстрелю, потом буду вопросы задавать.

Уок вяло улыбнулся. Бессонница брала свое — он теперь соображал туго, словно ночью некто вываливал из головы мысли, втаптывал их в пыль. Днем же Уоку все чаще случалось очнуться от забытья и обнаружить, что он едет по хайвею, а куда, зачем — неизвестно.

— Доброй ночи, Хэл. Будьте осторожны.

Уок повесил трубку, широко зевнул. Обычно в это время он бывал настолько утомлен, что отправлялся прямо домой и под стакан пива смотрел по И-эс-пи-эн что-нибудь усыпляющее. Но сейчас его одолевало желание встретиться с Мартой — не ради разговора, а просто чтобы не сидеть целый вечер в одиночестве.

Он почти набрал ее номер — и нажал «отбой». Ну чем он занимается? Делает гнусные попытки вклиниться в ее жизнь, отлично понимая, что никаких прав на это не имеет. Подумаешь, ему тошно!.. Его ощущения — не повод гадить Марте. Всякий раз при взгляде на Уока она обречена вспоминать самый тяжелый период из своего прошлого — и это не изменится никогда.

Уок вышел из кабинета, двинулся по коридору. Полицейский участок был погружен во тьму.

— Лия! Вот не думал, что ты до сих пор здесь.

Она подняла усталые глаза, даже не попыталась улыбнуться.