Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

Уок не знал, как реагировать на эту подробность.

— Не понимаешь ты, легавый, ни хрена. Винсент голодовок не устраивал, как и молчанок. Ел ровно столько, чтоб хватало. И с разговорами так же. Твою мать, да он вдохов-выдохов делал ровно столько, чтоб…

— Сколько? На что хватало?

— На то, чтоб не сдохнуть. Никаких поблажек, но морить себя — этого не было. Он, видишь, хотел полный срок отмотать, наказание выпить по капле, до дна. И уж позаботился, так обставил, чтоб ни облегчения, ни отвлечения. У других телик в камере, радио — у Винсента одни голые стены; сам ото всего отказался. Он бы вообще один сидел, на воздух шагу бы не сделал, если б не Кадди.

Луис глубоко затянулся.

— У Винсента были проблемы с другими заключенными, — сказал Уок.

— Проблемы у всех бывают — обычное дело. У Винсента девчонка осталась, верно? Вот парни просекли, в чем его слабина, имя ее трепали, чтоб, значит, ревность возбудить. Ты, мол, здесь, а зазноба твоя с другими крутит. Ревность — страшная штука, когда в камере сидишь, вот что я скажу. Скольким мозги своротила… А Винсент — он как-то справлялся, в раж не входил. Болтают, сочиняют всякое — пусть их, чужой рот не заткнешь.

— И всё-таки его довели, разве нет? Я собственными глазами видел шрамы.

— У Винсента только один враг был — он сам.

— В смысле?

— Как-то попросил он: добудь, Луис, мне бритву. Ну это пара пустяков. Я думал, Винсент хочет поквитаться с кем-то…

— А он?

— В тот же вечер, как я ему бритву передал, слышу — охрана на уши встала. Ничего особенного, если б шумели возле другой чьей-нибудь камеры, а не Винсентовой. Я — к решетке…

— Ну?

Луис побледнел.

— Жуть что было. Он себе все руки искромсал. Резал без оглядки, глубоко, в самое мясо. Но артерии не трогал. Говорю: смерть в его планы не входила — только боль.

Уок потерял дар речи. Горло сдавило, он едва мог дышать.

— Всё насчет Винсента?

— Не всё. Опишите, Луис, его характер.

— Ну этого никто не сделает. Никто Винсента не знал, по большому счету.

Луис бросил сигарету, затоптал, нагнулся за раздавленным окурком. Подмигнул Уоку и вытянул ладонь, но прищелкнул языком, едва Уок, расценивший этот жест как приглашение к рукопожатию, шагнул вперед.

Тогда Уок вынул двадцатидолларовую купюру и по реакции Луиса понял, что на сей раз догадка верна.

Долли, дожидаясь на крыльце, пока ее впустят, еле удерживала под мышкой большущую коробку. Вообще-то она приехала за Робином: было решено, что мальчик переночует у нее дома — на всякий случай. Вдруг миссис Ноубл не сможет забрать Дачесс и Томаса, так вот чтобы у Хэла руки были развязаны. Эта вечная Хэлова тревога, обязательный план «Б».

Долли повела Дачесс в спальню, поместила коробку на кровать, сняла крышку. Дачесс так и ахнула — внутри оказались тени для век, пудра, румяна, помада, туалетная вода на любой вкус.

— Обещайте, что в итоге я не буду выглядеть как потаскуха.

— Никаких обещаний не даю, солнышко.

Дачесс улыбнулась. Ответ ей понравился.

Час спустя она сошла на первый этаж: волосы завиты, тщательно уложены и перехвачены новой ленточкой, губы — как блестящие розовые леденцы. Туфли тоже новые — Келли помогла выбрать. Плюс несколько фунтиков живого веса, плюс окрепшие от работы мышцы — вполне здоровая девочка без признаков истощения.

Хэл просиял от чувства, похожего на гордость, и Дачесс бросила ему «заткнись» прежде, чем он успел произнести хоть слово.

— До чего ж ты красивая, — восхитился Робин. — Совсем как мама.

Хэлов грузовик тащился за автомобилем Долли до поворота на Авоку. Падал легкий снежок, но шоссе предусмотрительно посыпали солью. Вдали светился внушительный особняк — дом Долли. Дачесс спросила, как себя чувствует Билл. Долли ответила, что старый упрямец не желает сдаваться — собственного блага не видит.

Попрощались с Долли и Робином, двинулись дальше. Миновали знак «Водитель! Сбавь скорость».

— Волнуешься? — спросил Хэл.

— О чем — что сегодня вечером забеременею? Нет, я спокойна. Чему быть, того не миновать.

Свернули к Карлтону.

— Меня Робин беспокоит, — сказала Дачесс.

Хэл сверкнул на нее глазом.

— Он что-то знает… ну о той ночи. Когда бодрствует — вроде не помнит, зато когда спит… Ему это снится, я же чувствую. Мне кажется, он тогда всё слышал; всё.

— Ничего, разберемся.

— Вот так вот запросто?

— Ну да. Устраивает тебя?

Дачесс кивнула.

Еще поворот — на Хайвуд-драйв.