Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

— Моя жизнь застрахована. Денег хватит на лечение Маделины.

— Деньги! С самого начала все в них упиралось.

— Если смерть стала результатом суицида, ни цента не выплатят. Я уже выяснял.

— А если суицид был совершен руками полицейского?

— Тут все зависит от того, как ты подашь дело.

— А дочь, значит, и без отца обойдется?

Дарк закрыл глаза и снова открыл — навстречу боли, физической и душевной.

— Любому ребенку лучше хотя бы с одним родителем. Но моя дочь — особый случай. Ей уход нужнее, чем я. И это единственное, что я могу для нее сделать.

— Она безнадежна.

— Врачи так не считают. Говорят, она может поправиться. Чудеса каждый день случаются.

Уок не знал, действительно ли Дарк в это верит, но было ясно, что данная мантра удерживает его на плаву.

— Пристрели меня.

Уок медленно качнул головой.

— Вложи мне в руку пистолет — и стреляй.

Уок сделал шаг назад.

Кровь все текла и текла. Слишком выносливый организм у Дарка; слишком большое, слишком сильное тело.

— Стреляй, черт возьми. Прошу тебя. Чего ты тянешь? Я убил старика, я явился за девчонкой. Выстрели. Пожалуйста.

Позади раздался шум — расстояние было еще немалое, но сокращалось с каждой секундой.

— Я не могу.

— Вспомни о милосердии. Твой Бог верит в милосердие, так ведь?

Уок тряхнул головой. Все перепуталось в его разуме: как будет правильно? И как — справедливо? Две девочки, Маделина и Дачесс: одну он в глаза не видел, другую отлично знает.

Уок шагнул к Дарку.

— Дай шанс моей дочери. Ты сможешь. Тебе достанет мужества.

Он сделал еще шаг.

— Тебя посадят.

— Однажды я выйду из тюрьмы. И тогда снова займусь Дачесс. Это уже будет месть в чистом виде. Я просто застрелю ее.

Сцена предстала Уоку словно наяву.

— Твою мать, Уокер! Будешь тянуть резину — меня схватят копы, и тогда моя девочка умрет. У меня ни денег, ни недвижимости. Один клуб только и был, а теперь и его нет. Мне нечем платить за то, чтобы мою дочь не отключили от аппарата.

Пистолет стал таким тяжелым, что Уок еле удерживал его.

— Отпечатки с рукояти сотри, — напомнил Дарк. Прислонил голову к древесному стволу. Глаза наполнились слезами. — У меня в кармане ключ от ангара. Сам ангар недалеко от Кейп-Хейвена, в Уэст-Гейле. Там кое-что хранится… вещи кое-какие. Хочу, чтобы они достались Маделине. Это важно для нее.

Уок продолжал стоять будто в ступоре.

— Время на исходе. Сделайте это, инспектор. Дайте шанс моей девочке.

Уок отер пистолет Дарка и вложил ему в ладонь.

Вскидывая дуло к небесам, Дарк подмигнул. И спустил курок.

Эхо еще звенело в ушах, когда Уок нацеливал собственное оружие.

Дарк кивнул — дескать, давай, жду.

Уок выстрелил.

Перед глазами Дачесс плыли одинокие горы и автостанции — лица городов. Небо по временам было столь синее, что Дачесс казалось: она уже в Кейп-Хейвене, перед ней уже лежит океанская даль.

Ее место в автобусе было в самом хвосте, и она позвоночником чувствовала каждую колдобину. Шоссе рассекло землю надвое; когда-то дедушка Дачесс сделал решающий шаг, оставив счастье по ту сторону шрама.

Автобус останавливался; одни пассажиры выходили, садились другие — старики с отрешенными лицами, молодые ребята с рюкзаками, картами местности и планами путешествия, парочки с преувеличенными чувствами напоказ — от этих Дачесс отворачивалась. Чернокожий водитель улыбался ей, когда все пассажиры спали, ибо лишь им двоим было дано увидеть, сколь чёток силуэт автостопщика, вычерченный рассветным солнцем Колорадо.

Обычная сцена: забарахливший автомобиль с поднятым капотом, мужской зад и часть спины — и женщина, которой, судя по взгляду, все слабее верится, что нет худа без добра. Закусочные и полицейские фургоны, «Линкольны» и расстояния от точки А до точки Б — какое ни возьми, будет слишком велико, чтобы тронуться в путь.

В Карога-Плейн вошел человек с гитарой, спросил немногочисленных пассажиров, не возражает ли кто из них против песни. Все покачали головами, и он спел о золотых снах [52] Имеется в виду композиция группы «Битлз» Golden Slumbers, где речь идет о возвращении домой. . Голос у него был хриплый, но нечто в тембре словно сорвало крышу с видавшего виды автобуса, и в салон посыпались звезды.

Лишь однажды ночью, когда луна опрокинулась над Артайя-Кэньон, когда водитель сбавил скорость и приглушил свет, Дачесс позволила себе мысли о Робине. Они вызвали боль — не тягучую, как сироп, любовную тоску, о которой Дачесс прочла в глянцевом журнале, забытом на сиденье, а жестокие рези, словно кто душу кромсает по живому. Дачесс скорчилась, ей не хватало воздуха. Она нашарила в сумке бутылку с водой, прильнула к горлышку, сделала несколько судорожных глотков. Как раз в это мгновение водитель взглянул на нее. В глазах мелькнула жалость. Впустую расходует, подумалось Дачесс. У нее не наладится, это же ясно; ни у нее, ни вокруг нее не наладится никогда.