Харриет Уокер - Новая девушка

Не могу сказать, что мне становится легче. Не могу даже сказать, что мне становится просто не так тяжело. Хотя физические признаки уже исчезли. Целых две недели мои груди лопались от молока, и эта боль, похожая на ту, которую испытываешь, когда кто-то становится тебе на грудь коленями, воспринималась мной как облегчение, как нечто, на чем можно было сосредоточиться, помимо постоянного тупого страдания. Кожа на животе оставалась растянутой многие месяцы, хотя наполняли его теперь только протеиновые коктейли, которые Чарльз безмолвно передавал мне. Я заставляла себя пить их, как горючее, поскольку хотела, чтобы мое тело вновь было готово.

И это медленно, но верно происходит. После того как я набрала потерянный вес, месячные вернулись, как будто растаял снег и наружу пробились ростки крокусов, росших вокруг ствола дерева возле нашего дома.

Лоснящиеся волосы начали свежеть: непослушные молодые пряди, которые выпирают в стороны, когда я убираю волосы назад, — единственное, что делает меня похожей на других матерей. Я вижу, как они зачесывают их, пытаясь как-то уложить, но свои я бесконечно накручиваю на пальцы. Они стали расти с его первым вздохом, они доказывают, что он когда-то существовал, а их длина — свидетельство того, сколько мы с Чарльзом прожили в этой нашей новой жизни без него.

Когда родился ребенок Марго, я попыталась порадоваться за нее, но когда она ничего не сказала — не предупредила меня, — что собирается раструбить это онлайн, я поняла, что радоваться я не могу. Ее самодовольство вывело меня из себя. Она ведь даже не представляла себе, насколько ей повезло и насколько близко она была от катастрофы. Никто из рожающих мамочек не знает об этом, потому что их всех заранее уверили в том, что родить — это все равно что вырвать зуб. И, скорее всего, в это надо поверить, потому что мысль о том, что появление на свет жизни, которую ты носишь в себе, может привести к ее или твоей кончине, наверняка сведет тебя с ума. А у дантиста вы никогда не встретите рыдающих пациентов.

В самые черные свои дни я много думала о нашем с Марго прошлом. Это было в те самые дни, когда я могла только тупо, не отрываясь, смотреть на те несколько его фото, которые были у меня в телефоне, пока не садилась батарейка или у меня не кончались силы.

Уже не в первый раз я теряла людей, как раз собираясь начать с ними новую жизнь. И уже не в первый раз Марго вела себя так, словно ничего не произошло.

Хелен появилась, когда нам было по шестнадцать. Она училась с нами в одном классе, но была на несколько месяцев старше и казалась нам с Марго самой умудренной личностью из всех, с кем приходилось встречаться в нашем, сказать по правде, довольно немногочисленном кругу друзей и знакомых. У нее была копна темных волос, которые она коротко подстригала, а ее школьный галстук бодро и нагло висел на сторону. И через несколько недель я стала точно так же повязывать свой.

Мы с Марго не привыкли делиться с кем-то обществом друг друга. В школе Святого Доминика нас больше никто не интересовал. Все остальные радостно смеялись нашим шуткам, но при этом их смысл доходил до них слишком долго — то есть это была та аудитория, с которой мы, я и Марго, мечтали расстаться как можно скорее.

Марго была высокой и худощавой; именно на это позже запали ее коллеги в мире моды, а в школе многие из наших соучеников смеялись над ней — женщине без бюста в Северной Англии приходится тяжело. У меня же были рыжие кудри — этот крест мне предстояло нести всю жизнь. Каждое утро я тщательно закалывала их, а за день они успевали полностью растрепаться.

Но то, чего нам не хватало с точки зрения внешнего вида, мы компенсировали чувством юмора. Мы думали настолько одинаково, настолько тонко, что иногда казалось, что между нами существует телепатическая связь.

Никто не мог рассмешить меня лучше, чем Марго, — даже Чарльз. Эту способность смеяться до слез, до колик в животе я оставила в прошлом, вместе со своими учебниками и пеналом, но во время учебы Марго было достаточно одного взгляда, слегка приподнятой брови или этой идиотской шутки, когда она натягивала верхнюю губу на зубы и начинала быстро-быстро мигать, чтобы я зашлась в хохоте. И уже через несколько минут билась в конвульсиях на полу — в одну из четвертей учителя разделяли нас на каждом уроке по каждому предмету.

Я с большой теплотой и волнением вспоминаю, как иногда болели мои щеки после переменки, на которой мы смеялись над какой-нибудь нелепейшей шуткой или придумывали нового героя для нашего репертуара. Эти приступы смеха всегда граничили с опасностью задохнуться, потерять над собой контроль, что, в свою очередь, вызывало ощущение растущей паники.