Харриет Уокер - Новая девушка

Я всегда смеялась над способностью Лайлы пугаться уже после того, как сама причина испуга давно исчезла. Она вздрагивала через несколько мгновений после громкого звука или после того, как кто-то входил в комнату — все это вызывало у меня смех. Но сейчас я переживала ту же отсрочку, пока мое сознание пыталось оценить образ, появившийся передо мной.

Поняв, я вскочила с кресла, как будто оно обожгло мне ноги, и издала крик, напоминавший одновременно и стон недоверия, и вопль ужаса.

Это фото давно исчезло, Ник его удалил.

Я с трудом дышала, пытаясь найти логическое объяснение его присутствию на экране, — и не находила. Ник был единственным человеком, пользовавшимся этим компьютером, и единственным человеком, входившим в эту комнату за последнее время.

Кроме Мэгги…

Мэгги одна находилась в нашем доме всю вторую половину дня, а наверх поднялась якобы только передав мне Лайлу вечером. Как раз после того, как я получила сообщение от Винни.

Теперь я стала вспоминать, что же происходило перед тем, как я получила фото от Винни. Мэгги явно провела наверху больше времени, чем это было необходимо. И я не обратила внимания на то, в какие комнаты она заходила. А ведь дверь в свободную комнату находилась как раз рядом с дверью в ванную…

Значит, это сделала Мэгги. Та самая Мэгги, что лишила меня работы, друзей и привычного образа жизни, а теперь, по-видимому, пытается лишить и рассудка.

Это она разместила здесь фото, чтобы я на него наткнулась. Но зачем?

Винни. Винни в кафе позировала с моей дочерью — с моей очаровательной, розовощекой, здоровой деткой. Винни попросила Мэгги сделать это.

Мир без детей — это мир без будущего.

Что ж, я изо всех сил пыталась забыть прошлое — и к чему пришла?

Эти мысли звучали в моей голове в такт шагам, которыми я мерила улицы, пытаясь забыть. Нет, не забыть — я никогда не позволила бы образу сына поблекнуть в моей памяти, и в то же время чувствовала, как какие-то мелкие детали уже исчезают во мгле времени.

Его запах — карамель и ржавчина — постепенно исчезает, его как будто уносит легкий ветерок. Звуки — не-громкое посапывание, которое слышалось до того, как звуки стали более резкими, — становятся тише с течением дней, проходящих без него. А вот робкое ощущение полноты жизни, которое мы с Чарльзом испытывали, держа его на руках, — оно никуда не уходит. Но меня беспокоит, что глубочайшая пустота, давящая как гнет на мои руки, тоже никуда не денется.

По улицам я брожу, чтобы притупить боль, а не для того, чтобы забыть. Чтобы избавиться от тупой безжалостности произошедшего со мной. Как будто, бесконечно переставляя ноги, я могу смягчить остроту своих чувств.

В течение недели я встаю на рассвете, чтобы смешаться с толпой, едущей на поезде. «Ченсери-лейн», «Сент-Полз», «Олдгейт», «Бэнк», «Канари-Уорф».

Серые улицы, обрамленные серыми зданиями, по которым серые люди идут на работу. Это мое тайное прибежище, куда я хожу, просто чтобы чувствовать, что я существую. В офисных кварталах вы редко наткнетесь на детские коляски и на женщин, толкающих их перед собой. Пешеход в лондонских деловых районах — это просто пешеход, а не мужчина, женщина или жена. И не мать.

На этих улицах без детей я пытаюсь вспомнить, кто я есть на самом деле. Чувства никуда не исчезают, даже если мне удается на время избавиться от образов. И в моем сознании нет места ни для кого и ни для чего больше. Нет места для тех вещей, которые, как мне казалось, необходимы. Для людей, которые когда-то были мне небезразличны. Для ошибок уже сделанных и секретов сохраненных.

Может быть, именно поэтому я чувствую, как они рвутся выйти наружу после всех этих лет.

По уик-эндам спрятаться гораздо сложнее. Я все время рискую наткнуться на людей — на счастливые семьи, в полном составе направляющиеся за покупками, в музеи и в театры. То есть в те места, где наслаждаются жизнью, а не мучаются ею.

Иногда я гуляю возле нашего дома, но это нелегко, если вы намеренно переехали в ту часть города, которую выбирают люди, планирующие завести семью. Мне и в голову не могло прийти, что мы будем чем-то от них отличаться — отличаться от тех, кто возвращается домой с живым конвертом в автомобильном кресле, украшенным белой панамкой. И мы тоже вернулись из больницы с конвертом, только Чарльз засунул в него свою испачканную кровью рубашку. Вот с чем мы переступили порог нашего дома.