Харриет Уокер - Новая девушка

Мэгги никогда раньше не носила такой красоты. Подложенные плечи пиджака сообщали ее походке ту самую свободу, которой ей всегда не хватало. Узкие, слегка расширенные книзу рукава доходили до косточек пальцев, и движения обретали томную грацию. Единственная пуговица подчеркивала самое узкое место талии. Брюки, сделанные из такой же невесомой шерсти, вытягивали ее коротковатые ножки до невероятной длины. Она надела их с высокими белыми кроссовками, предложенными Холли. Изучая себя в зеркале отделанной красным бархатом дамской комнаты в баре, Мэгги позволила себе самодовольно улыбнуться своему отражению.

Они поели в саду ресторана, который был известен каждому более-менее авторитетному жителю Парижа — их провели мимо очереди и усадили за угловой столик так, чтобы они были всем видны. Теперь и Мэгги стала одним из членов общества Красивых людей.

Позже перебрались в частный клуб, расположенный в особняке на Монмартре, где на террасе, идущей вдоль здания, под навесом стояли столики. Прежде чем присоединиться к Холли, Марку и толпе одетых в черное ассистентов с пронизывающими глазами, которых каждый из них притащил с собой, Мэгги постояла, наслаждаясь видом мерцающего и переливающегося внизу Города огней. Эйфелева башня, собор Сакре-Кёр, Дом инвалидов, Дефанс [21] Дефанс — деловой квартал Большого Парижа, известный как «парижский Манхэттен». …

Мэгги поправила прическу, стряхнула невидимую пылинку с пиджака. Она ощущала такое счастье и такую легкость на душе, что, казалось, могла взлететь прямо с края террасы. Это чувство не покидало ее с того самого момента, когда зажглись софиты на ее первом показе и первая модель выплыла на подиум. В какой-то момент в Милане Мэгги перестала думать о том, что занимает место Марго, и стала воспринимать его как свое собственное. И вот сейчас, в Париже, в самом стильном городе на Земле, она, наконец, произнесла вслух то, что не могла больше держать в себе:

— Я ни за что не хочу отдавать эту работу!

Новое послание Винни проникло в мой кокон, как раскаленный нож в масло.

Окружавший мир сократился до размеров декораций к мыльной опере: кухня, гостиная, спальня. Дни превратились в бесконечное и непредсказуемое перемещение между тремя точками в зависимости от потребностей дочери и моих собственных. Я тратила часы на кормление Лайлы на диване, на изучение ее пушистых волосиков, на запоминание вида ее длинных густых ресниц, отбрасывающих тень на розовые щечки, и на наблюдение за тем, как напоминающие бутон губки высасывают молоко из моей покрытой венами груди, которая сейчас казалась мне абсолютно чужой.

Теперь я массу времени проводила ничего не делая, чувствуя на животе уютный вес спящей малышки, поглаживая одной рукой ямку на шейке девочки, а другую отдав в распоряжение ее крохотной ручки, которая сжимала мой палец с удивительной для ее размеров силой. Первые две недели я замечала каждый вздох дочери, каждое облачко теплого воздуха, покидавшее ее губы, — для этого я помещала фалангу пальца под ее нос.

Проснувшись в середине ночи от голодного писка, доносившегося из плетеной корзинки рядом с нашей кроватью, я инстинктивно приготовилась к кормлению. Ждала мига пустоты, всегда наступающего при резком изменении состояния — когда ни о чем не думаешь и ничего не помнишь перед тем, как возвращаются сознание и память. Правда, о Лайле я не забывала даже во время самого глубокого сна (если вообще удавалось уснуть).

А у Винни бывают подобные моменты, прежде чем память возвращается к ней? Или Джек все еще живет в ее сознании так же, как Лайла живет в моем?

Меня восхищало то, что мое сердце бьется в другом теле — я чувствовала эту нашу связь, словно между нами была натянута струна. Правда, пока Лайле позволялось путешествовать не дальше рук Ника, покидая их, когда тот уходил утром, и возвращаясь в них после того, как приходил с работы. Он был совершенно опьянен дочерью, измучен любовью. Мы оба, соприкасаясь плечами, тряслись от беззвучного смеха, наблюдая, как Лайла спит — спит глубоким сном и при этом с самым серьезным выражением на личике. А когда она будила нас по ночам, я благодарила Бога за то, что могу снова взять ее на руки.

Даже по прошествии месяца мое сердце сжималось, когда я видела свою крохотную девочку. Перехватывало горло и исчезали все мысли каждый раз, когда я ее видела, — в животе порхали бабочки, будто перед свиданием с новым бойфрендом.