Алекс Шульман - Выжившие [litres]

Бенжамин кивает на здание.

– Помните этот звук? – спрашивает он.

Братья не отвечают, просто смотрят на будку.

– Этот приглушенный гул электричества. Помните?

– Да, – бормочет Нильс.

Бенжамин смотрит на братьев, которые нехотя подходят к высокому забору. Он заглядывает в черный проем. Дверь распахнута. Защелка все еще свисает вдоль стены, словно сломанная рука.

– Забрался же сюда кто-то, – говорит Бенжамин. – Понять не могу зачем. Там ведь внутри нет ничего ценного?

– Медь, – говорит Нильс. – Самый лучший проводник электричества – медь. А медь стоит денег.

Бенжамин оглядывает забор, окружающий маленький домик. А вон и калитка, путь внутрь. Он видит свой детский контур – маленький мальчик улизнул от братьев и забрался сюда. Он прижимается лбом к решетке. Слышит сзади тяжелое дыхание братьев. Теперь они стоят совсем рядом.

– Что именно тогда произошло? – спрашивает Бенжамин.

Нильс и Пьер смотрят на свои руки, все в сетках морщин. Он видит, что им неприятно быть здесь. Но у них нет выбора.

– Всю жизнь я виню себя, – говорит Бенжамин. – Но ведь со мной были два брата.

– Мы были детьми, – бормочет Пьер.

– Да, – отвечает Бенжамин. – Но мы были братьями. Помните, что всегда говорил отец? Он говорил, что мы должны быть рады, что у нас есть братья, потому что братья – главная сила в жизни.

Бенжамин не смотрит на Пьера и Нильса, он по-прежнему вглядывается в черную бездну двери.

Краем глаза он замечает, как Пьер роется в карманах, достает сигарету и зажигает ее, прикрыв ладонью от ветра.

– Я все время думаю о том дне, – говорит Нильс.

Солнце стоит низко, тени от сосен темными пятнами падают на зеленый черничник вокруг здания.

– В тот день, вернувшись домой, – посмеивается Нильс, – я улегся в гамак и слушал музыку; я думал, что если буду вести себя так, как обычно, то все станет так, как раньше, и того, что случилось, не случится. Я знал, что ты умер, я видел, как это произошло. Я стоял здесь и все видел. Я думал, что почувствую страх или даже ужас. И что-то такое я действительно чувствовал. Но знаешь, что я почувствовал в первую очередь?

Бенжамин не отвечает, смотрит на Нильса.

– Облегчение, – говорит Нильс.

– Боже ж ты мой, – стонет Пьер. – Прекрати сейчас же.

Он замечает какой-то камень и бьет по нему ногой.

– Если уж нам нужно об этом поговорить, значит, мы об этом поговорим, не так ли? – говорит Нильс, оборачиваясь к Бенжамину. – Мне жаль, что так вышло. Я был в шоке, но меня это не оправдывает. И я ненавижу себя за это. Но разве ты забыл, как все было? Ты забыл, как вы с Пьером издевались надо мной? У меня остались дневники. Я иногда перечитываю их. Я желал твоей смерти каждый день. И в конце концов так и случилось.

Бенжамин смотрит на Нильса. Его глаза бегают. Между щекой и глазом шрам – в детстве он ударился о край бассейна. Его гладкое, детское лицо и темно-карие глаза, такие красивые при свете солнца. Бенжамин внезапно ощущает острую любовь к брату. Он хочет, чтобы Нильс оказался рядом, крепко обнял его, не дал ему улететь к верхушкам деревьев и пропасть в небесах. Он кладет руку на плечо своего старшего брата – какой он худой, даже кости сквозь футболку прощупываются. Ему неловко и непривычно, но он оставляет руку на плече брата, Нильс накрывает его ладонь своей и неуклюже похлопывает по ней. Они смотрят друг на друга и кивают. Нильс мягко улыбается.

Они идут гуськом по лесу, тяжело шагая по тропинкам, по которым бегали в детстве. Чуть тормозят на последней разбитой дорожке под холмом, снова входят в ритм, не желая терять скорость, и на тропинке между домом и сараем оказываются залиты вечерним солнцем.

Праздник летнего солнцестояния.

Он помнил полных женщин, которые продавали кофе с булочками за узкими столиками. Он помнил парня с шелестящим лотерейным ящиком, он притворялся, что захлопывает крышку каждый раз, когда кто-то из детей просовывал в него палец, и дети плакали и убегали, но потом возвращались снова. Столик с лотерейными билетиками по пять крон, где он выиграл первый приз, шоколадный пирог. Бенжамин чувствовал, как шоколад тает и течет под оберткой. Он помнил пледы для пикника с пятнами от кофе, на которых в неудобных позах сидели семьи, открывая свои термосы. Он помнил, что майское дерево обряжали женщины, а водружали мужчины. Радость, когда его наконец установили, и аплодисменты, уносимые ветром. Дуло сильнее, чем обычно, колонки качались, аккордеон звучал тихо и мрачно. Он помнил, что Молли разволновалась, когда верхушки деревьев зашумели на ветру и по лугу полетели листья березы. Он помнил, как они сидели рядом с остальными. Почти всегда, когда семья приходила куда-то, где были другие люди, они участвовали в общем веселье, но не до конца. Братья были одеты неряшливо, но с претензией. Мама слюной пыталась пригладить волосы Пьера. Папа раздал мальчикам купюры, и они убежали за напитками. Никто из братьев на самом деле не хотел танцевать у шеста, но мама встала в круг и поманила их с собой, они станцевали «Танец маленьких лягушат» [6], а потом потихоньку улизнули один за другим обратно на плед, и мама осталась в круге одна с Молли на руках, покачивала ее из стороны в сторону под Бумфаллераллу, а потом вернулась к ним, уставшая, но полная энергии; усевшись, она вскричала фальцетом: