Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– А что ее муж?

– Когда я уходила, он еще не вернулся из церкви.

– Пастор Куртсон говорил, он молился почти два часа перед тем, как отправиться к Вардёхюс, – говорит Торил, обмирая от восхищения. – Сразу видно достойного, набожного человека.

Марен жалко его жену, брошенную одну в новом доме, пока муж предается молитвам.

– Ты уже отдала шкуры? – спрашивает Кирстен. Марен качает головой. – Я ей сказала, что ты придешь.

Марен ковыряет ногтем болячку на перемычке между большим и указательным пальцами и уже собирается что-то пролепетать о дожде, грязи и переделке стежков на подрубке, но ее спасает внезапная тишина. Марен оборачивается в ту сторону, куда смотрят все, и видит комиссара, идущего к церкви. Жена идет следом за ним. На ней куртка Марен, из-под куртки виднеется подол темно-синего платья.

Женщины расступаются, разбивая свой тесный кружок. Марен опускает глаза, и сама не понимает почему. Комиссар проходит мимо на расстоянии вытянутой руки, но она видит только его грязные сапоги. Видит туфли его жены, уже промокшие насквозь. Видит край длинной юбки, забрызганной грязью.

Марен поднимает глаза и еще успевает заметить, как бледный венчик волос госпожи Корнет растворяется в сумраке церкви, озаренной тусклым светом свечей. Она кажется такой крошечной по сравнению со своим великаном-мужем, и Марен представляет, как ее поглощает утроба кита. Кирстен входит в церковь следом за ними, а за ней уже тянутся все остальные – нестройной, притихшей вереницей.

Марен стоит на месте, ждет маму. Через пару минут та подходит – обиженная, растрепанная, запыхавшаяся.

– Я их пропустила?

– Все уже в церкви. А где Дийна? Она не придет?

– Она говорит, ей нездоровится. – Мама с неодобрением поджимает губы.

Сегодня пастор Куртсон не встречает прихожан у дверей. Он вполголоса беседует с комиссаром, который сидит на скамье в первом ряду. Присмотрев себе место, Марен берет маму под руку и ведет туда. Она хочет сесть сзади и сбоку, чтобы видеть обоих: и комиссара, и его жену. Все скамьи в первых рядах переполнены, хотя обычно там всегда остаются свободные места. Огоньки свечей вздрагивают – это Торил закрыла дверь, исполняя свою обычную воскресную обязанность. Пастор Куртсон поднимается на кафедру.

Марен почти не слушает проповедь. Ее взгляд устремлен на комиссара и его жену. Она такая не одна: на них смотрят все. Когда приходит время молитвы, Марен уверена, что остальные тоже прислушиваются, пытаясь выделить голос жены комиссара из общего хора.

И вот отзвучало последнее «аминь». В церкви воцаряется полная тишина. Марен не сводит взгляда с затылка комиссара, который сидит, склонив голову, еще целую минуту после молитвы.

– Он же наверняка что-то скажет?

Мамин голос звучит не громче треска свечи.

Пастор Куртсон спустился с кафедры и стоит с неуверенным видом перед комиссаром. Жена комиссара глядит в одну точку прямо перед собой. Высокий воротник платья закрывает бледную шею, в свете свечей круглая щека отливает медью. Ее нежная, светлая кожа меняет оттенок в зависимости от освещения. Марен смотрит на свои руки, красные и потрескавшиеся; на мамины руки, такие же грубые и обветренные.

Наконец комиссар поднимает голову и встает. В церкви так тихо, что слышен шелест его одежд, слышно, как он тихо сглатывает слюну, прежде чем заговорить. Он стоит широко расставив ноги и заложив руки за спину, и Марен думает, что, возможно, он был моряком или солдатом. Она вновь ощущает странное притяжение исходящей от него энергии, которое ощутила тогда, на причале. Есть в нем что-то магнетическое, напряженное, почти опасное при его росте и мощной комплекции.

Он одет во все черное. Его костюм не настолько хорош, как наряды его жены, но ладно скроен и сидит как влитой: даже столь мрачное одеяние комиссар носит с достоинством аристократа. Он подстриг бороду, и теперь стали видные его губы – крупные, четко очерченные, сейчас сжатые в тонкую линию – и тяжелый волевой подбородок.

Марен думает, что он, наверное, хорош собой, но есть в нем что-то неистовое, диковатое. Что-то такое, что, если не сдерживать его усилием воли, прорвется жестокостью на лице. Мама придвигается ближе к Марен, и та даже не отстраняется.

– Я не очень хорошо говорю по-норвежски. Пастор Куртсон при необходимости будет переводить. Меня зовут Авессалом Корнет, я родился в Шотландии на Оркнейских островах. – Комиссар достает из кармана письмо, истершееся на сгибах. Сразу видно, что его перечитывали не раз. – Это письмо губернатора Каннингема с моим назначением комиссаром над Вардё, а значит, и над всеми вами. – Он переходит на английский. Марен знает немного английских слов, научилась от китобоев, иногда заходящих в Вардё, когда ветер сбивает их с курса.