Анатолий Эльснер - Железный доктор

Приблизив свое лицо к моему, она смеялась болезненно, протяжно в то время, как в глазах ее выражался ужас.

– Господа, я не в силах больше читать: смотрите, рассветает.

Лидия Ивановна поднялась с места, пошатываясь от усталости, сделала несколько шагов и, почти упав на диван, припала головой к плечу неподвижно лежавшего Куницына. Полузакрытые от усталости глаза ее с внимательностью любящего существа смотрели в лицо молодого человека.

– Спите, Лидия Ивановна, и ты, Куницын; для удобства можете даже обнять друг друга; и вы все, господа, спите здесь, где попало, берите подушки, шинели, располагайтесь на полу… И не думайте теперь уходить, слишком поздно или, правильнее, наоборот, слишком рано.

Это предложение Бриллианта было встречено общим сочувствием. Подушки, одеяла, пальто полетели на пол. Молодые люди расположились как попало, и некоторое время спустя после общего шума наступила полная тишина. Вдруг один из юнцов проговорил:

– Господа, прослушав эту историю, знаете ли, какая прекрасная мысль осеняет мой ум…

– Черт возьми… Ты мешаешь спать… Говори твою мысль…

– Вот она: я Вьюнов, а не Кандинский.

Послышался смех.

– Тебе приходится только благодарить твоих родителей за то, что они приготовляли к выпуску в свет свое произведение – Вьюнова.

– Именно, – отозвался Вьюнов, – они были добрые люди и понимали, что тот плохой человек, кто лепит уродов, людей, обездоленных чувством и с извращенным умом…

Смех сделался общим.

– Человек, созданный гармонически, – это Вьюнов; человек, в котором нет гармонии, – Кандинский. Я сделан гармонически, потому что хорошим мастером сделан, и потому никогда не дойду до умственных бурь и вихрей Кандинского. Это – психопат, на алтаре сердца которого нет смирны и елея, и потому ум его – пила, режущая его самого. Это чудовище, в котором живут одновременно четыре зверя, как у Иоанна в Апокалипсисе: орел, земляной червь, сатир и скорпион. Он орел по гордости, стремящийся к облакам мысли, но мрачный туман пессимизма превращает его в могильного червя, обвивающегося вокруг трупов; но и червем он не может быть вполне: он смеется над всем, что сам делает, как сатир; четвертый зверь волочит свой ядовитый хобот по всему своему жизненному пути, отравляя ядом все дни своего бытия, и кончает тем, что убивает себя самого, – скорпион. Много ли у нас Кандинских, не знаю, но полагаю, что попадаются такие экземпляры не часто, то есть не Кандинские – убийцы, а Кандинские – мученики мысли. Я – Вьюнов, и совершенно этим доволен, так как Вьюнов – гармонически созданный человек. В сердце моем всегда отыщется бальзам, называемый любовью, который вяжет крылья ума, когда он захочет подняться над миром, как демон… Прощения просим, господин Вьюнов, пора спать.

Эта странная речь чудака, каким все считали Вьюнова, сопровождалась общим хохотом. Смех и разговоры, вероятно, долго бы продолжались, если бы студенты не были измучены долгим бдением, благодаря чему все скоро затихли и один за другим начали засыпать.

Одна Лидия Ивановна не спала: полулежа в прежней позе, она неподвижно смотрела в бледное лицо Куницына.

– Мой друг, я хорошо знаю, что ты не спишь. Пожалуйста же, не притворяйся.

Куницын раскрыл глаза:

– Ну вот… Ты все следишь за мной, Лидия.

– Да ты сделался каким-то странным… Право, Володя, я тебя таким не видела. Что с тобой?

– Я болен, Лидия, давно уже болен, не знал об этом, и только теперь эта исповедь открыла мне истину: я опасно болен и болезнь моя – болезнь Кандинского.

– Это еще что за болезнь, мой друг?

– Ты слышала, что говорил Вьюнов. Болезнь эту он аллегорически изображает чудовищем из четырех зверей. Это смешно и замысловато, не правда ли? Чертовски замысловато…

– Чертовски, конечно, чертовская галиматья.

– Ну вот, я так и знал. Оставь меня, Лидия, я хочу спать.

Он отвернулся к стене.

– Да, постой же, я не договорила; Володя, да смотри же мне в лицо, я этого хочу, я требую, мой милый мальчик. Смотри в лицо… Или я заставлю тебя еще сильнее рассердиться: я тебя поцелую.

Она потянулась к нему и слабо его поцеловала с нежностью матери, что заставило Куницына проговорить:

– Ты добрая, Лидия, как ангел, добрая, прогони моих зверей.

– Прогнать твоих зверей?.. Да что с тобой, Володя? Каких зверей?

Он стал объяснять ей, повторяя почти то же самое, что говорил Вьюнов. Голос его был чрезвычайно слаб и дрожал, и это в глазах Лидии усиливало значение его речи.