Эмма Хоутон - Тьма [litres]

В лучшем случае, я только выиграла нам немного времени, понимаю я с тягучим ощущением страха. И время не защитит от человека с пистолетом и остатком зимы на то, чтобы им воспользоваться.

Перестань.

Я прерываю цепочку мыслей, прежде чем она выйдет из-под контроля, и встаю проверить уровень топлива в печках. Каро начинает шевелиться и просыпается. Я роюсь в сумке, собранной Соней, и нахожу морфий.

– Тебе нужна еще одна доза? – спрашиваю я, решая, что прошло достаточно времени, чтобы минимизировать любой риск.

Каро кивает. Тихо наблюдает, как я вставляю иглу в ампулу и выкачиваю в шприц десять миллиграммов. Я помогаю ей сесть и снять пуховик, ее лицо болезненно перекашивается от усилий. Держа ребенка закутанным в одеяло, она закатывает рукав и вытягивает руку.

– Все, – говорю я, переводя внимание на сверток на кровати, с облегчением слыша тихое сопение крохотного младенца.

Я чувствую проблеск нежности. Это чудо, что она все еще жива. И Каро. Все обстоятельства были против них.

– Мне попробовать ее покормить? – Каро моргает, глядя на меня, ее кожа розовая в мягком свете, отбрасываемом керосиновыми лампами. Я трогаю ее лоб, с радостью обнаруживая, что признаков лихорадки нет.

– У нее, возможно, еще не развился сосательный рефлекс. Но попробуй, если она сможет выпить немного молозива, для нее это будет полезнее всего.

– Молозива? – растерянно переспрашивает Каро.

– Первого молока. В нем содержатся концентрированные питательные вещества для новорожденных. И антитела.

– А это безопасно? После… – она кивает на полупустую ампулу морфия.

– Небольшое количество попадет в молоко, да, но недостаточно, чтобы повлиять на нее. Сейчас важнее обуздать твою боль, иначе ты все равно не сможешь ее покормить.

Каро поднимает футболку и обнажает грудь, морщась, когда пытается расположить ребенка, не давя на свой живот. Она колеблется, выглядя неуверенно.

– Прижми ее рот к твоему соску, – предлагаю я, пытаясь вспомнить практику в родильном отделении, – она разберется.

Я наблюдаю, как Каро поднимает дочь к груди, улыбка расплывается на лицах обеих, когда ребенок ищет несколько секунд, а затем открывает рот и присасывается. Она сосет около минуты, потом ее глаза закрываются, и она снова засыпает.

Мы сидим в тишине, наблюдая за ее дыханием. Этот драгоценный лучик надежды в таком враждебном для жизни месте. Это одновременно восхитительно и ужасающе, и я вновь чувствую эту огромную ответственность, давящую на меня.

– Поговори со мной, – шепчет Каро тихо и испуганно. Очевидно, ее все это потрясает не меньше, чем меня. – Что угодно, лишь бы отвлечься от… ну… всего.

Всего. Это единственное слово напоминает о нашей беде. Мы втроем одни, ранимые, беззащитные. Где-то там есть убийца с пистолетом. Нас окружает необъятная глушь тьмы и холода.

И никто не придет на помощь.

Я пытаюсь придумать что-то, что может отвлечь нас, но Каро опережает меня.

– Расскажи мне про несчастный случай.

– Какой несчастный случай? – растерянно хмурюсь я.

– Который случился с тобой. – Она ложится на кровать, натягивая одеяло на себя и ребенка. – Это была автокатастрофа, верно?

Этот несчастный случай. Грудь сжимается, когда я вспоминаю то, что хотела бы забыть любой ценой.

– Да. – Я вздыхаю, с трудом концентрируясь сквозь туман усталости и ломки. – Но ты действительно не захочешь слушать…

– Нет, захочу, – перебивает Каро. – Правда хочу. Ты спасла мне жизнь, Кейт. Я хочу узнать, что случилось с тобой, что сделало тебя такой несчастной. И я не имею в виду только твой шрам, потому что очевидно – это больше, чем телесная рана.

– Очевидно? – снова хмурюсь я. – Это как?

Каро думает.

– Как будто… я не знаю, как это выразить… как будто оно всегда с тобой, никогда тебя не оставляет. Только иногда я замечаю, какой ты, наверное, была раньше.

Господи, я действительно настолько открытая книга?

– Ты никогда об этом не говоришь, – поясняет она, – и ясно, что не хочешь расспросов. Словно это… под запретом. Видно, что ты еще не отпустила произошедшее.

Я смотрю на нее. Наверное, она права.

– Ладно. – Я вдыхаю, собираясь с силами. – Что ты хочешь узнать?

– Ты была одна? Когда это случилось.

– Я была со своим женихом, – качаю головой я.

– Ты была обручена? – На ее лице мелькает удивление.

– Да. – Образ Бена возникает у меня в мыслях. Как он выглядел той ночью, когда мы вышли из больницы после наших смен – с пустыми глазами, уставший, со свежим налетом щетины на щеках. Мы почти не разговаривали по пути к машине.