Жан-Кристоф Гранже - Черная линия

Хадиджа молчала: потрескивал огонь, шли секунды.

— В любом случае, — отрезал Марк, а он понимал, что сейчас он несколькими словами должен описать свое предназначение, — я был в долгу перед ними обоими, я был обязан провести это расследование ради них. Их смерть — это черная страница в моей памяти. Я должен был узнать что-то о смерти, о крови, о зле, чтобы как-то восстановить забытое. Я не знаю, кто убил Софи. Его следов так никогда и не нашли. Но по крайней мере, я приблизился к силе зла, убившей ее. Эта сила заключена во всех убийцах, и я смог увидеть ее изнутри.

Хадиджа выпрямилась. Казалось, его последние слова о чем-то напомнили ей.

— А эта надпись на простыне, в гостинице: «Прячься быстрее: папа идет», что она значит?

— Не знаю. Эта та часть сущности Реверди, которая осталась скрытой от меня.

— А почему он написал ее в виде угрозы?

— Понятия не имею. Или нет. тут вот что; я думаю, что перед тем, как убить нас, он хочет открыть нам последнюю истину. Это сумасшедший, ты понимаешь?

Она не ответила. Она пристально смотрела на Марка, опершись на руки сзади, втянув голову в плечи. Ее золотые зрачки плясали под ресницами, словно она фотографировала каждую деталь его лица.

Потом она взглянула в окошко, окаймленное соломой: занималась заря.

— Мы пойдем в полицию. Моли небо, чтобы нас посадили в тюрьму и тем самым защитили. И самое главное, моли небо, чтобы тебя не отправили в психушку.

Она ехала, судорожно вцепившись в руль.

Марк предложил, что поведет сам, но она отказалась — это ее машина, и за рулем будет она. И точка. Впрочем, он был не в лучшей форме, чем она.

В шесть утра они покинули свое пристанище и выбрались на ровный утренний свет. Они шли напрямик через поле, растерянные, перепачканные, промокшие от росы. Два заблудившихся парижанина, поддерживающие друг друга в незнакомой сельской местности. Жалкое зрелище. Тем более что гостиница оказалась в нескольких сотнях метров от их убежища; ночью, в грозу, они просто бегали по кругу. Жалкое зрелище.

Служащие гостиницы воздержались от комментариев. Марк и Хадиджа выглядели как пара, пережившая очень, очень тяжелую ночь. На пару, ссорившуюся до рассвета и возвращавшуюся в Париж зализывать раны. Мрак поднялся в номера, у нее не хватило духа пойти с ним. Он «прибрался» и спустился — бледный, замкнутый, загадочный. Он оплатил счет, после чего они сели в машину. Все очень просто.

По мере того как пейзаж за окном обретал привычные краски, мысли Хадиджи становились все яснее и четче. Прежде всего, она должна оставаться самой собой. Непоколебимой скалой, против которой бессильны любые атаки извне, даже самые безумные. Твердым орешком, о который жизнь только обломает зубы. Так она всегда выходила победительницей. Война продолжается, вот и все.

В Марке не было такой силы, она это чувствовала. Он боролся, но он уже не верил. Он сопротивлялся ради нее, из чувства долга, по необходимости, но без веры. Он был обречен. В собственном сознании.

И еще одно она знала совершенно точно: она его больше не любит. Слишком много пагубных волн, слишком много наваждений, слишком много призраков вокруг этого человека. Но, будучи доброй девочкой, она по-прежнему жалела и не хотела покидать его. От закона циклов никуда не денешься: вместо того, чтобы сердиться на него, она все еще была готова его выхаживать, как в течение многих лет выхаживала мерзавца, которого ей приходилось колоть между пальцев и кормить с ложечки. Орлеанские ворота. Проспект Женераль-Леклерк. Алезиа.

Одним из главных в Париже считался комиссариат 14-го округа на проспекте Мен. Хадиджа сразу же вспомнила об этом комиссариате, мимо которого лежал их обратный путь. Она знала это место, потому что, будучи подростком, часто попадала сюда во время «антиарабских» облав субботними вечерами.

Она остановилась прямо перед входом, на другой стороне проспекта, возле ресторана «Ля Маре». Казалось, Марк не может решиться выйти из машины. Она повернулась к нему:

— Или это, или Реверди. Что выбираешь?

Марк посмотрел на часы: их мариновали уже около часа. В помещении было полно людей. Легавые, жалующиеся, правонарушители. Здесь все кипело после арестов, произведенных накануне: нормальный вечер пятницы в районе Монпарнас.

Из камер для задержанных периодически выводили подозреваемых в наручниках и вели через зал в соседние помещения; одни шли понурившись, другие, наоборот, вопили. Были тут и «честные люди», явившиеся искать справедливости, они толпились у стойки приемной, как посетители кафе в ожидании кофе. И легавые — кто в форме, кто в гражданском — пытались успокоить утреннее бурление.