Рут Уэйр: Игра в ложь

Из-за любви к сводной сестре убивший приемного отца, человека, который один о нем заботился, Люк понес чудовищное наказание. Кейт отвернулась от него. Во Франции он понял, по чьей милости возвращен в домашний ад. Лишь Кейт знала, кто убил Амброуза, – и Кейт отомстила.

Я всегда тебя одну любил. Я бы на что угодно пошел, лишь бы с тобой не разлучаться .

Слова Люка звенят в моем мозгу.

И я удивляюсь, как до сих пор не разорвалось сердце.

Отнюдь не Оуэн забирает из больницы меня и Фрейю. Оуэну я до сих пор не позвонила. Как это принято в службе здравоохранения, нас выписывают, а точнее, вышвыривают, уже на следующий день, в девять утра – коек, видите ли, не хватает.

Мобильник сгорел вместе с мельницей, мне разрешили позвонить с поста медсестер. Набираю номер Оуэна, и тут внутри что-то переклинивает. Нет сил с ним говорить, и точка. Можно сколько угодно оправдываться практическими соображениями – в Лондоне пробки, попробуй, вырвись из них. Однако правда в другом: вчера ночью, когда жизнь Фрейи висела на волоске, во мне что-то изменилось. Я уже не прежняя, хотя сама пока не разобралась в характере перемены.

В итоге звоню Фатиме. С Фрейей, завернутой в больничное одеяльце, ждем в вестибюле. К больнице подкатывает такси, за окнами маячат бледные Фатима и Тея.

Забираюсь в машину, усаживаю Фрейю в детское кресло – Фатима и об этом позаботилась. У ног Теи лежит Верный, ее тощая рука – на его ошейнике.

– Нас сегодня с утра пораньше уже в полиции поимели, – объясняет Фатима, обернувшись с переднего сиденья. Под глазами у нее залегли темные круги. – Я забронировала номер на троих. С завтраком. Тут, недалеко, на побережье. Наверняка Марк Рен нас так просто не отпустит. Придется снова давать показания.

Киваю. Касаюсь в кармане конверта с запиской Амброуза.

– В голове не укладывается, – произносит Тея. Лицо у нее бледное, пальцы нервно теребят шерсть Верного. – Неужели это он? Как вы думаете, девочки? Я про овцу…

Понятно: Тея подозревает Люка. Если он такое с приемным отцом сотворил, что ему стоило овечку выпотрошить? Тея с Фатимой, конечно, сегодня не спали. Гадали, прикидывали. Пытались отделить правду от лжи.

– Не знаю, – наконец произношу я, вскинув взгляд на Фатиму. – Вряд ли.

Тут я вынуждена умолкнуть. Нельзя озвучивать свои соображения при таксисте. За рулем не Рик – другой водитель, я его впервые вижу. Наверняка из местных. Я же считаю, зря мы подозревали Люка именно в этом преступлении. Тогда, прочтя окровавленную записку, я решила, что Люк написал ее из ненависти к Кейт, почти уверенный, что она скрыла тело отца.

Я думала, Люк пытался вытащить из нас признание. Хотел, чтобы правда вышла наружу.

А потом Кейт сообщила про шантаж – и я засомневалась. Почему-то шантаж никак не вязался с Люком. Мог ли Люк хладнокровно вымогать деньги у Кейт? По моим наблюдениям, он на деньги вообще плевал. Другое дело – месть; мне казалось, Люк не погнушался бы шантажом, чтобы причинить Кейт страдания.

Однако после сегодняшней ночи я так не думаю. Не верю, что Люк был еще и шантажистом. Это против всякой логики. Правду знали только Кейт и Люк; Люк лгал еще больше, чем мы все, вместе взятые. Участвовал в игре в ложь. Если бы правда всплыла, последствия для Люка были бы гораздо хуже, чем для нас. И вот еще что: этой ночью я вспомнила, в числе прочего, и длинный список правонарушений Люка, присланный Оуэном. В память врезалась одна конкретная дата.

Нет. Записку, приложенную к овце, писал не Люк.

Почта, стойка, тяжелые руки, сильные пальцы с запекшейся под ногтями кровью – вот что всплывает в памяти.

Насчет Люка такой уверенности не было, а насчет нее – есть. Она вполне способна на такое.

В номере сразу забираюсь в постель вместе с Фрейей. Мы проваливаемся в сон, тонем во сне, как два безжизненных тела могут тонуть в глубокой, тихой воде. Через несколько часов я выныриваю, но сориентироваться не получается довольно долго.

Гостиница находится всего в нескольких милях от школы, и вид из окна практически тот же, что из башни 2Б. Пытаясь привести в относительный порядок платье – измятое, жесткое от морской соли, убирая со щечки Фрейи потные прядки волос, я чувствую себя пятнадцатилетней.

Хотя рядом со мной дочь – мне снова пятнадцать, я снова школьница-пансионерка. Надрываются чайки, непривычный прозрачный свет плещет из-за рамы, а напротив – кровать подружки.

Закрываю глаза, прислушиваюсь к звукам из прошлого, представляю себя прежней девчонкой – той, которую окружают три подруги, той, у которой все ошибки еще впереди.