Нельсон Демилль - Реки Вавилона

— Мириам…

И тут раздался громкий стук в дверь. Ласков свесил ноги с постели и встал. Крепкий, коренастый мужчина с внешностью скорее славянина, чем еврея, густые брови сходились на переносице.

— Тедди, возьми пистолет.

Ласков рассмеялся.

— Вряд ли палестинские террористы стали бы стучать в дверь.

— Ладно, но тогда хотя бы надень брюки. Понимаешь, вполне возможно, что это за мной. По официальному делу.

Ласков натянул хлопчатобумажные брюки цвета хаки, сделал шаг в направлении двери, но потом решил, что бравада в нынешней ситуации выглядит глупо. Он вытащил из ящика ночного столика американский армейский «кольт» 45-го калибра и сунул его за пояс брюк.

— Лучше бы ты не сообщала своим подчиненным, где проводишь ночь.

Снова раздался стук в дверь, на этот раз еще громче. Ласков босиком прошел по восточному ковру, лежавшему в гостиной, и остановился сбоку от двери.

— Кто там? — Оглянувшись в гостиную, он увидел, что не закрыл дверь в спальню, и от входной двери сразу можно было увидеть лежавшую на постели обнаженную Мириам.

Абдель Маджид Джабари стоял в затемненной арке при входе в кафе «Майкл» в Лидде. Кафе, владельцем которого был крещеный араб, располагалось на углу рядом с церковью Святого Георгия. Джабари взглянул на часы. Кафе уже должно было быть открыто, но внутри не было заметно никаких признаков жизни. Джабари отступил в тень. Смуглый, с крючковатым носом, он представлял собой классический тип жителя Аравийского полуострова. Одет Джабари был в плохо сидевший на нем темный деловой костюм, на голове — традиционный головной убор в черную и белую клетку.

В последние тридцать лет Джабари очень редко показывался на улицах один в темное время. С того самого момента, как он решил заключить личный мир с евреями только что образованного государства Израиль, его имя фигурировало во всех смертных приговорах, которые палестинцы выносили своим врагам, а состоявшиеся два года назад его выборы в кнессет поставили имя Джабари в первые строчки подобных приговоров. Однажды палестинцы почти добрались до него, в результате взрыва присланной в посылке бомбы он лишился части левой руки.

Мимо проехал израильский патруль службы безопасности, они подозрительно посмотрели на него, но не остановились. Джабари снова взглянул на часы. Он приехал раньше назначенного срока встречи с Мириам Бернштейн. Ни один другой человек, будь то мужчина или женщина, не смог бы заставить его прийти на свидание в такой час, когда на улицах почти не было людей. Но он любил Мириам, хотя и понимал, что его любовь строго платоническая. Для человека с Ближнего Востока подобные чувства были необычны, но Джабари это очень устраивало. Мириам утвердила его в мысли, что он кому-то нужен, а ведь он был так одинок с того момента, как его жена, дети и все близкие родственники в 1948 году уехали на Западный берег реки Иордан. Когда в 1967 году западный берег перешел к израильтянам, Джабари уже не мог думать ни о чем другом, кроме как о воссоединении с семьей. Он последовал за израильской армией в лагерь беженцев, где, по его сведениям, находилась его семья, но нашел там только умершую сестру, а все остальные сбежали в Иорданию. Говорили, что его сыновья вступили в ряды палестинских боевиков. Разыскал он еще и двоюродную сестру, раненная, она лежала в передвижном израильском госпитале. Джабари изумился ненависти, охватившей его соотечественников, если даже его умирающая двоюродная сестра отказывалась принимать медицинскую помощь от израильтян.

Никогда до этого дня и после Джабари не испытывал такого отчаяния. Этот день в июне 1967 года был гораздо хуже того дня в 1948 году, когда он расстался с семьей. С тех пор он проехал и прошел много дорог и вот теперь собирался за завтраком обсуждать вопросы предстоящего мира со своей коллегой, делегатом мирной конференции ООН в Нью-Йорке.

Вокруг него по улице двигались темные силуэты, и Джабари понял, что ему надо быть гораздо осторожнее. Слишком большой путь он прошел, чтобы закончить его вот здесь.

Дувший вдоль площади хамсин разбрасывал мусор, швырял его на тротуар. Этот ветер дул не порывами, он представлял собой один бесконечный воздушный поток, словно кто-то оставил открытой дверцу доменной печи. Хамсин свистел по всему городу, любое препятствие на его пути служило как бы язычком духового музыкального инструмента, отчего звуки имели разную высоту, силу и тембр. И эти завывания заставляли людей чувствовать себя тревожно.