Нельсон Демилль - Реки Вавилона

Все это время Мириам тихонько стояла в нескольких метрах в стороне, прислушиваясь к разговору мужчин. Теперь она подошла к Хоснеру, взяла его за руку и крепко сжала ее. Она подумала о Тедди Ласкове, хотя в последнее время думала о нем все меньше и меньше. После катастрофы Мириам только и представляла себе, что он занимается тем, о чем сказал Хоснер… мечется в своем истребителе, пытаясь спасти ее… спасти всех. Но на самом деле она понимала, что, возможно, он впал в немилость, и чувствовала себя частично виновной в этом. Сначала Мириам отказывалась связывать свое влияние на Ласкова с его действиями в воздухе, но любой, кто знал их обоих, понимал, что подобная связь существовала. И Мириам в конце концов признала свою вину, произошло это примерно в то же время, когда ей пришлось признать и другие реальные вещи.

И открыл ей глаза на эти реальные вещи Хоснер, никакой другой мужчина не смог бы сделать этого. Другие мужчины в ее жизни соглашались с ее пониманием мира, чтобы не раздражать ее, или из вежливости. Именно такие мужчины тянулись к ней. Худые, в очках, сидевшие рядом с ней на конференциях и совещаниях. Мужчины, говорившие на профессиональном языке, готовыми штампами и избитыми фразами, причем с таким видом, словно только утром придумали их.

Ласков отличался от большинства мужчин, которых знала Мириам, так же, как отличался ее муж. В чем-то Тедди и муж были даже похожи, и в душе Мириам считала их обоих благородными дикарями. Иаков Хоснер представлял собой другой вариант «благородного дикаря» — более экстремистский. Она должна была пройти через всю эту трагедию Вавилона, не изменив при этом кардинально свои взгляды на мир. Но Хоснер силой раскрыл ей глаза. Мириам не понравилось то, что она увидела, зато теперь она могла объективно взвешивать все «за» и «против» предложения застрелить раненых, не теряя при этом дар речи от ужаса. Хорошо это или плохо? И хорошо, и плохо. Но от этого никуда не денешься.

— Ты хорошо знаешь Тедди Ласкова? — спросила Мириам у Хоснера.

— Не очень. Время от времени наши дороги пересекались.

Мириам кивнула. Спустя несколько секунд она задала еще один вопрос, слегка замявшись при этом.

— А он тебе нравится?

— Кто? — Хоснер немного помолчал. — А, ты, наверное, говоришь о Ласкове. С ним гораздо легче иметь дело, чем с политиками вроде тебя.

Мириам улыбнулась и продолжила:

— Он мне напоминает тебя.

— Кто? Ласков? Правда?

Она еще сильнее сжала его руку.

— Уверена, Тедди думает, что во всем виноват он.

— Что ж, тогда у нас действительно есть кое-что общее.

— Вы оба слишком высокого мнения о себе, и все хорошее и плохое, что происходит вокруг вас, считаете результатом своих действий.

— А разве это не так?

— Мы с Тедди Ласковом были любовниками, — неожиданно выпалила Мириам.

Эти ее слова услышал возвращавшийся на командный пункт Бург. Его и так раздражало ее присутствие, а теперь вот еще и это. Пожалуй, с него довольно. Он повернулся и зашагал в другую сторону.

— И останетесь любовниками, — предположил Хоснер.

— Я так не думаю.

— В настоящее время это не имеет значения, Мириам. — В голосе Хоснера проскользнуло раздражение.

— А ты не?..

— Вовсе нет. Слушай, иди в самолет и посмотри, что там у Бекера получается с радио. Если тебе нечего будет мне сообщить, а это наверняка так… оставайся там.

— Почему?

— Просто оставайся там, черт побери! Я не обязан никому объяснять свои приказы, и уж тем более тебе.

Мириам сделала шаг, потом повернулась.

— Я больше не увижу тебя, да?

— Увидишь. Я тебе обещаю.

Она пристально посмотрела на него.

— Я больше не увижу тебя?

Хоснер не знал, что сказать.

Мириам подошла к нему, обняла его голову ладонями, притянула к себе и поцеловала.

Хоснер убрал ее руки.

— Не выходи из самолета, — тихо произнес он. — Что бы ни случилось. Обещаешь?

— Я увижу тебя?

— Да.

Некоторое время они стояли и смотрели друг на друга. Медленно подняв руку, Мириам коснулась его лица, резко повернулась и убежала в темноту.

Хоснер смотрел ей вслед, пока уже ничего не мог разглядеть в темноте.

Он закашлялся от пыли, попавшей в горло, и вытер слезящиеся глаза. Если бы только был какой-нибудь божественный смысл в этом никому не нужном тяжком испытании, или какой-нибудь мирской урок, который следовало усвоить. Нет, он не понимал, что это такое. Все тот же древний человеческий балаган с демонстрацией храбрости, трусости, эгоизма и самопожертвования, ума и глупости, милосердия и бессердечности. Только клоуны на этот раз другие. Так почему же Господь дал им ум и силу, чтобы продлить страдания, если конец заранее предопределен? У Хоснера снова появилось неприятное чувство, что эту злую шутку небеса сыграли именно с ним. Повернувшись в ту сторону, куда отошел Бург, он крикнул: