Нельсон Демилль - Реки Вавилона

Абдель Маджид Джабари сидел за столиком, уставившись на чашку кофе по-турецки, в который было добавлено немного араки.

— Должен тебе сказать, что я ужасно испугался. Чуть не застрелил сотрудника службы безопасности.

Мириам Бернштейн кивнула. Все ужасно нервничали, вроде бы надо было радоваться, но не покидали дурные предчувствия.

— Это моя вина. Я должна была предусмотреть подобную ситуацию.

Джабари вскинул руку.

— Не бери в голову. Палестинские террористы повсюду, но на самом деле их осталось не так уж много.

— А много ли их нужно, чтобы убить тебя? Ты особенно должен остерегаться, они действительно охотятся за тобой. — Мириам взглянула на Джабари. — Тебе, наверное, очень трудно. Чужой человек на чужой земле.

Джабари еще не отошел от утреннего инцидента.

— А я не чужой, я здесь родился, — подчеркнуто произнес он. — А ты нет, — добавил Джабари и тут же пожалел о своем замечании. Он дружелюбно улыбнулся и сказал по-арабски: — Если твои дела перемешались с их делами, то, значит, они твои братья.

Мириам вспомнила другую арабскую поговорку.

— Я пришел на то место, где родился, и крикнул: «Друзья моей юности, где они?» И эхо ответило мне: «Где они?» — Она немного помолчала, потом продолжила: — Мне кажется, это подходит для нас обоих. Сейчас эта земля не более твоя, Абдель, чем была моя, когда я высадилась на этот берег. Одни бездомные люди выгоняли других несчастных бездомных людей. Это было чертовски… жестоко.

Джабари видел, что настроение у Мириам может вот-вот испортиться.

— Если отбросить политику и географию, Мириам, и посмотреть с точки зрения культуры, то у арабов и евреев много общего. И мне кажется, что они наконец-то осознали это. На иврите вы… мы говорим «шалом алейхом», что значит «мира тебе». А на арабском мы говорим «салям алейкум», и фразы эти настолько близки, насколько мы сейчас подошли к миру.

Мириам Бернштейн налила себе в стакан араки.

— Алейхом шалом, и тебе мира. — Она выпила, почувствовав, как арака обожгла ей желудок.

За завтраком они говорили о том, что может произойти в Нью-Йорке. Мириам нравилось говорить с Джабари. Ее настораживала встреча с арабами лицом к лицу за столом переговоров на конференции ООН, и разговор с Джабари был для нее хорошей подготовкой. Мириам понимала, что Джабари уже тридцать лет рассуждает не как араб, он предан Израилю, и все же, если существует такое понятие, как дух нации, то, возможно, Абдель Джабари отражал его.

Джабари внимательно смотрел на нее, слушая хрипловатый голос, который временами звучал устало, а большей частью чувственно. За эти годы он постепенно узнал всю историю ее жизни, точно так же, как и Мириам узнала историю его жизни. Они оба знали, что значит быть скитальцами, а теперь оба занимали высокое положение в обществе, в их власти было изменять историю в лучшую или в худшую сторону.

Мириам Бернштейн являлась типичным продуктом разрушенной в результате войны Европы. Передовые части Красной Армии обнаружили ее в концентрационном лагере, назначение которого было таким же непонятным, как и его название, хотя в памяти Мириам и сохранились слова «медицинский экспериментальный». Она помнила, что когда-то у нее были родители и младшая сестренка и что она была еврейкой. Мириам немного говорила по-немецки, наверное, научилась этому от лагерных охранников, и немного по-польски, похоже, это был результат общения с другими детьми, находившимися в лагере. А еще она знала несколько слов на венгерском, и это наталкивало ее на мысль, что она родилась и жила в Венгрии. Но Мириам, в основном, была молчаливым ребенком; она не знала, да это ее и не волновало, была ли она немецкой, польской или венгерской еврейкой. Все, что она знала совершенно точно и что волновало ее, так это то, что она еврейка.

Солдаты Красной Армии отвезли ее и других детей в трудовой лагерь, где подростки постарше работали на восстановлении дорог. Многие из них умерли той зимой. А весной все работали на полях. Мириам заболела и попала в больницу, а потом ее отпустили, потому что ее удочерила пожилая еврейская чета.

Однажды к ним пришли какие-то люди из Еврейского комитета. Мириам, ее приемные родители и многие другие евреи отправились через разрушенную войной Европу. Многие недели они пробирались по забитым машинами дорогам, об этом у Мириам остались кошмарные воспоминания. Потом они погрузились на пароход и вышли в море. В Хайфе англичане не разрешили пароходу причалить, людей попытались высадить ночью на берег подальше от порта. Жестокая схватка разыгралась на берегу между евреями, пытавшимися удержать плацдарм для высадки людей, и арабами, которые старались не допустить их высадки. Потом в бой вмешались британские солдаты, и пароход отошел от берега. Мириам так и не узнала о дальнейшей судьбе пассажиров, потому что была в числе тех, кого успели высадить на берег до начала боя. Ее пожилые приемные родители, чьи имена она не могла вспомнить, исчезли — или погибли на берегу, или остались на пароходе.