Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

«Некоторые люди утверждают, что вели долгие беседы с умершими близкими, – сказал Марк в полицейском участке. – Часто это симптом реакции скорби, так называемая патологическая скорбь, но иногда это может быть симптомом куда более серьезного расстройства психики».

Симптом. Реакция. Расстройство.

Так мы называем процессы, которые не понимаем, потому что боимся их значения. Боимся их воздействия на нас.

«Долгие беседы».

Я бы что угодно отдала, лишь бы вновь услышать голоса родителей. У меня есть пара видеозаписей: тосты на вечеринках, дурачество в отпуске, видео с моего выпускного – тогда в течение дня мама и папа периодически вели съемку, а потом смонтировали все в один ролик. Мои родители – по другую сторону камеры, весь день они не сводили с меня объектива, так они гордились, но микрофон улавливал каждое их слово. Как они сидели в переднем ряду в Батеруотском зале Уорикского центра искусств:

«Наша малышка…»

«Поверить не могу».

«Ой, посмотри на вон того мальчонку – надел на выпускной джинсы! Мог бы и принарядиться».

«Ой, ладно тебе, сама в этих брюках в саду возишься».

«Вот я дура, а? Думала, сегодняшний день – праздник Анны! Если бы я только знала, что мне тут показ мод предстоит…»

После вручения дипломов они отвели меня ужинать в «Тейлорс», где гордость папы – как и громкость его речей – все нарастала, а мама украдкой утирала слезы, рассказывая очередному встречному о моем дипломе, хотя я и не могла похвастаться хорошими оценками. К десерту мне уже отчаянно хотелось убраться оттуда, но я не могла лишить родителей этого момента счастья. Я была их единственным ребенком. И первой из семейства Джонсонов, кто учился в университете. Они заслужили этот праздник.

Я так часто просматривала видео с моими родителями, что помню каждое слово наизусть, но это не то же самое, что вживую. И никогда не будет как прежде.

Я закрываю глаза. Запрокидываю голову. Повинуясь порыву, развожу руки в стороны ладонями вверх, краешком сознания думая о том, что, если сейчас кто-нибудь заглянет в окно, я умру от стыда. Но если я чувствую маму , слышу аромат ее духов…

– Мам? Пап? – Мой голос дрожит и срывается в пустой кухне. – Если вы слышите меня…

Снаружи доносятся завывания ветра, шорох веток в саду. Рита скулит. Этот жалобный, пронзительный звук быстро угасает.

Когда мне было одиннадцать лет, Лора показала мне доску уиджа для спиритических сеансов, объяснив, что можно вызывать духов мертвых при помощи стратегически расставленных свеч и доски с тщательно подписанными буквами алфавита, – мы соорудили доску сами.

Она заставила меня пообещать, что я никому об этом не расскажу, и мы ждали следующего раза, когда Лору оставят присматривать за мной, чтобы провести сеанс.

Она приглушила свет и, достав из сумки диск с незнакомой мне музыкой, включила песню какого-то старомодного, как мне показалось, исполнителя.

– Готова?

Опустив кончики пальцев на небольшую дощечку в центре доски, мы стали ждать. И ждать. Я чуть было не хихикнула. Лора жмурилась, на лице у нее застыло выражение глубокой сосредоточенности. Постепенно эта игра начала мне наскучивать. Я ожидала, что мы с Лорой весело проведем вечер, пугая друг друга историями про привидений, как мы делали, когда подружки оставались у меня с ночевкой.

И я толкнула дощечку.

Глаза Лоры распахнулись. Я увидела потрясение на ее лице.

– Ты это почувствовала?

Я энергично кивнула. Лора прищурилась.

– Это ты ее сдвинула? Поклянись, что это не ты ее сдвинула.

– Клянусь!

Лора опять закрыла глаза.

– Тут кто-то есть?

Я осторожно повернула дощечку: «Да» .

Лучше бы я этого не делала. Лицо Лоры точно смялось, как бумага, слезы хлынули из глаз, повисли на кончиках ресниц.

– Мама?

Я тоже чуть было не расплакалась. Я не могла сказать Лоре, что это я дурачилась, и не могла больше играть в доску уиджа, учитывая, что Лора вовсе не играла. Ее пальцы дрожали. Дощечка не двигалась. Прошло много времени, прежде чем она убрала руки с доски.

– Поиграем во что-нибудь другое? – предложила она.

– Эй, ты в порядке? – робко спросила я. Но Лора уже взяла себя в руки. Она задула свечи и усадила меня играть в «Монополию».

Я созналась только годы спустя. Мы пили вино, и я, вдруг вспомнив, как мы сидели за самодельной доской уиджа, захотела очистить совесть.

– Я знаю, – сказала Лора, когда я покаялась перед ней.

– Знаешь?

– Ну, я догадалась. В одиннадцать лет ты была худшей в мире врунишкой. – Рассмеявшись, она шлепнула меня по плечу и только потом заметила мое выражение лица. – Только не говори мне, что ты терзалась угрызениями совести все эти годы!