Агата Горай - Память без срока давности

Спасибо доктору, я хотя бы теперь знаю, сколько времени провалялась здесь бесполезным куском мяса. Хотя, если учесть, что меня ждет за больничными стенами…

Месяц! Почти целый месяц я была глухо-слепо-немым пациентом, и вот настал этот день, когда у меня, наконец, появилась возможность научиться заново говорить и видеть. Страшно провести в темноте месяц, но еще страшнее – всю жизнь. Не удивлюсь, если зрение мне откажет, а язык сгорел, только я пока еще этого не заметила. «Не судьба» не могла оставить меня в покое, не с моим счастьем. Да и какая разница, в каком виде коротать остаток жизни за решеткой? В конце концов, мозг не сгорел, а сводить себя с ума дальше я благополучно могу как в домашних четырех стенах, так и в тюремных.

Легкий холодок пробежал сначала по рукам, затем по ногам. Я живо ощущаю, как остатки кожи благодарно впитывают в себя кислород. Жизнь удалась! Не каждому дается столько шансов выжить. Судя по оптимистичным прогнозам доктора, совсем скоро я не только смогу наслаждаться своим новым образом в зеркале, а еще и отправлюсь в тюрьму. Разве это не сказочные перспективы?

Как говорил Маркович – я не жалею о содеянном, вот только странно, что никто мне ничего не рассказывает. Кто пострадал больше? Кто меньше? Кому повезло и он подох? Сволочам всегда везет, и я не удивлюсь, если им всем удалось сгореть. Хотя кто мне расскажет? Мама с ее вечной добротой вряд ли станет упоминать о том, что я натворила. А Клавдия была у меня всего раз, и ей точно не до моих проблем, как бы она ни старалась показать обратное. Все. На этом посетители закончились. Радует то, что совсем скоро я снова начну разговаривать и обязательно все проясню. Не потому, что я переживаю за чужие судьбы, а потому, что желаю услышать, что кто-то помимо меня тоже превратился в обугленное бревно. Например, Бородина. Было бы неплохо. Или Темиров с его членом – еще лучше. Эти моральные разложенцы не должны просто умереть, они должны жить и видеть свои рожи в зеркалах и любых других отражающихся поверхностях. Пусть они меня проклянут и возненавидят так же, как я их. Все в этом мире должно быть взаимным, и я готова понести самое суровое наказание за возможность брезгливо посмотреть в глаза бывших одноклассников и поинтересоваться: каково это, лишиться собственного лица и стать тем чудовищем, сказками о которых родители пугают детей. Безумно огорчает только тот факт, что спустя месяцы, а тем более годы, боль и ощущение огня на коже их не будут радовать так же ярко, как меня. Вот что значит – ПОМНИТЬ ВСЕ. Вот что значит – ЗЛОПАМЯТСТВО. Я смеюсь. Я хохочу во все горло, хоть и мысленно.

Не так скоро, как хотелось бы, мою палату покидает отвратная медсестра. Оставшись наедине с собой, принимаюсь проверять такие элементарные прежде способности. Тугие повязки больше не мешают сжимать и разжимать пальцы, более того, я свободно могу делать руками все, что угодно – как прежде. Ноги тоже справляются со своими обязанностями, хотя о способности ходить говорить рано. Но у меня получается отрывать их поочередно от кровати, а это уже что-то.

Голос. Это, пожалуй, самый нужный в моем нынешнем положении инструмент. При малейшей потребности я, наконец, смогу посылать всех куда подальше!

Прежде чем что-то произнести, сглатываю тонну непонятно откуда взявшейся слюны.

– Ли-за. – Шепчу. Радуюсь, что получается. – Лиза Кот. Я Лиза Кот. Ли-за.

Выходит! Я могу говорить! Моей глоткой пламя, видимо, тоже подавилось. Голос немного изменился, но он звучит! Осталось узнать, как дела обстоят со зрением. Радуюсь способности говорить почти так же искренне, как в детстве радовалась розовому сарафану или почти построенному домику на дереве.

Нашептывая всякого рода ерунду себе под нос, я коротаю свой бесконечный день.

Вечерний обход. Смена оставшихся повязок, примочки, кормежка, гигиенические процедуры. Все происходит быстрее обычного, ведь самые нежные части тела больше не нуждаются в чрезмерной заботе.

Остаюсь один на один со своими демонами в который раз за день, но старательно прогоняю от себя все кошмары, пытаясь настроиться на обновленный взгляд на мир.

Я уже успела ощутить свет, который так долго прятали от меня повязки, а обнаженные веки не смогли. Теперь осталось дождаться темноты и не слишком торопливо, как наставлял доктор, открыть глаза.

Все получилось! О чем только думал доктор, когда предупреждал «не спешить»? Да я едва сумела разлепить веки! Глаза будто склеены смолой, которая недостаточно хорошо расплавилась. Пришлось постараться, чтоб их раскрыть. Хотелось помочь руками, но Мила предупредила, когда обработала всю меня антисептиками и еще бог знает чем, чтобы освободившиеся от повязок руки не совала куда не нужно. Я и не стала.