Татьяна Коган - Кондитер

– Я сейчас свободна. Приезжай и рассказывай.

– Не могу. Давай на днях.

– Сперва ты упрашиваешь меня загримироваться под странную телку, затем знакомишь со странным чуваком, который сбегает при виде меня. А теперь утверждаешь, что у тебя нет времени, чтобы объяснить ситуацию? – Соня злится, а это бывает нечасто.

Я не вижу ее, но отлично знаю, как хмурятся ее безупречные брови и раздуваются тонкие ноздри. Многим мужчинам нравятся сердитые женщины, и я не исключение. Особенно упоительно наблюдать, как злость сменяется страхом, а страх – отчаянием. К сожалению, с Соней мне подобной метаморфозы не увидеть. Опасно убивать кого-то из близкого окружения. Остается лишь фантазировать. Когда я предлагал Соню своему ментору, то, конечно же, надеялся, что он откажется. Если бы он согласился, это многое бы усложнило.

– Я не слышу ответа! – напоминает Соня.

Девчонки звереют, когда их долго не трахают.

– Детка, я перезвоню тебе на днях, – коротко бросаю я и отключаюсь.

Извини, Соня, сейчас у меня есть кое-кто поинтереснее, и именно к нему я мчусь на всех парах.

Коттедж, который я арендовал на неделю, идеально подходит под мои планы. Я хочу сблизиться с А-11, хочу указать ему на его заблуждение. И для этого мне придется проявить смекалку и выдержку. Не впервой.

Я заезжаю в круглосуточный магазин, набираю еды. Когда спускаюсь в подвал с двумя пакетами с продуктами, А-11 уже спит – или притворяется таковым. Горит тусклая лампочка, высветляя его одинокую фигуру – он лежит на спине в позе покойника – руки согнуты, ладони на груди.

Нет никакого удовольствия смотреть на него, скованного цепью. Сердце трепещет от почти родственной нежности, но я одергиваю себя: это только мои эмоции. Как бы мне ни хотелось абсолютного слияния, А-11 – не предмет, который можно присвоить. Он другой человек, отдельная личность, и в отношении меня может испытывать противоположные чувства. Я дерзновенно намереваюсь повернуть их в нужном для меня направлении, однако ж на это понадобится время. И усилия.

– Голодный?

Я оставляю пакеты у стены, где он сможет до них дотянуться, и предусмотрительно отступаю на пару шагов. У меня нет желания узнавать, кто победит в рукопашной схватке.

– Как собака? – он открывает глаза, не меняя позы.

– Вот посмотри, – я открываю на телефоне видеофайл и поворачиваю дисплей.

Он подпирает голову сомкнутыми ладонями, несколько секунд глядит, как я чешу живот довольной овчарке, и удовлетворенно кивает. Он как будто и не удивился, что мы с его собакой поладили. Не знаю – то ли это обижает меня, то ли дает повод для гордости.

Я усаживаюсь чуть поодаль и ловлю на себе нарочито недоуменный взгляд.

– У тебя на сегодня запланирована какая-то программа? – спрашивает А-11.

Я отрицательно качаю головой.

– Тогда я предпочел бы поспать.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закусить губу, как девица из мелодраматического сериала. Мне горько. Я надеялся на душевную полуночную беседу. Чувствую себя подростком в лагере, которого вожатый гонит в кровать.

Наверху есть несколько уютных спален. Но я снимаю куртку, кладу ее под голову и демонстративно ложусь неподалеку.

Минут десять я ворочаюсь, пытаясь заснуть на твердом резиновом мате, и вскакиваю на ноги.

– Ну накажи меня! – запальчиво предлагаю я. – Я поступил нечестно, признаю. Накажи меня, если тебе от этого полегчает, только не веди себя так, словно мы чужие!

А-11 поворачивает голову и вопросительно смотрит на меня, не меняя позы. Мне почти хочется, чтобы он приказал сделать что-то мерзкое, требующее от меня наступить на собственное горло. Это принесло бы мне животное удовольствие от осознания: я прогибаюсь под кого-то, доказывая свою преданность. Я так жажду его внимания и доверия, что готов подписаться на жестокие психологические эксперименты. В конечном итоге не так уж важно, ты ломаешь или тебя – если противник достойный и не уступает в силе.

Мое лицо пылает; к счастью, в подвале темно и А-11 не видит этого. Моя искренность оставляет его безучастным, и я психую, поднимаюсь на первый этаж, беру два толстых одеяла и подушку и снова спускаюсь в подвал. Бросаю А-11 одеяла, следом подушку – она стукается о его лицо. Он невозмутимо подсовывает подушку под голову, натягивает на ноги одеяло и отворачивается к стенке.

Я понуро плетусь к лестнице. Пораженчески заваливаюсь на широкий диван в гостиной и еще час бездумно щелкаю пультом телевизора, пытаясь услышать какие-то новости о Кондитере. Криминальная хроника освещает унылые уголовные дела, и во мне поднимается волна возмущения и негодования. Ребята, а вы часом не охренели? В городе завелся маньяк, вы покудахтали пару дней и утратили интерес? Неужели новость о том, как алкаш зарезал своего собутыльника заслуживает больше внимания, чем изящное соло Кондитера?