Линкольн Чайлд - Синий лабиринт

– Да. Музейные убийства, убийства в подземке. Плохие были времена.

Марго опустила глаза:

– Дело не в этом. Я говорю о том, что… что случилось со мной после.

Поначалу д’Агоста не понял, но потом воспоминание обрушилось на него, как груда кирпичей. «Боже мой», – подумал он. Он совершенно забыл о том, что случилось с Марго, когда она вернулась в музей, чтобы редактировать научный журнал «Музееведение». О том, как она кралась, как животное, по темным коридорам, охваченная ужасом, в страхе, что вот сейчас злобный маньяк, серийный убийца набросится на нее и убьет. Понадобилось много месяцев лечения, чтобы она восстановила здоровье. Он даже не предполагал, как это может повлиять на нее.

После паузы Марго снова заговорила, хотя и немного сбивчиво:

– С тех пор мне… трудно бывать в музее. Вот какая ирония судьбы: ведь я могу проводить свои исследования только здесь, и нигде больше. – Она сокрушенно покачала головой. – Я всегда была такой храброй. Таким сорванцом. Помните, как я настаивала на том, чтобы сопровождать вас и Пендергаста в туннели метро и ниже? Но теперь все иначе. В музее есть всего несколько мест, где я не чувствую приступов паники. Я не могу глубоко заходить в хранилища. Приходится вызывать кого-нибудь из персонала. Я заучила все ближайшие выходы, чтобы при необходимости выбежать как можно скорее. Когда я работаю, мне нужно, чтобы неподалеку кто-то был. И я никогда не остаюсь после закрытия, ухожу до наступления темноты. Даже само пребывание здесь, на верхнем этаже, для меня затруднительно.

Слушая Марго, д’Агоста почувствовал угрызения совести из-за того, что попросил ее помочь.

– После всего пережитого вами это вполне понятно.

– Дело обстоит еще хуже. Я не выношу темных мест. Вообще не выношу темноты. У меня в квартире всю ночь горит свет. Видели бы вы мои счета за электричество. – Она горько рассмеялась. – Я полная развалина. Наверное, у меня новый, неизвестный прежде синдром: музеефобия…

– Послушайте, – прервал ее д’Агоста, – давайте забудем об этом треклятом скелете. Я найду кого-нибудь другого, кто…

– Нет-нет. Может, я и психопатка, но не трусиха. Я это сделаю. Только не просите меня идти туда. – Она показала вглубь коридора, куда ушел Сандовал. – И никогда не просите меня… – она старалась говорить ровно, но тут ее голос дрогнул, – спускаться в подвал.

– Спасибо вам, – сказал д’Агоста.

В этот момент в коридоре раздались шаги. Появился Сандовал, держа обеими руками знакомый лоток. Он осторожно поставил его на стол между гостями.

– Я буду у себя, – сказал он. – Дайте мне знать, когда закончите.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Д’Агоста стал наблюдать за тем, как Марго натянула потуже перчатки, потом взяла из ящика стола сложенный кусок полотна, разгладила его на поверхности стола и начала извлекать кости из лотка и раскладывать их на ткани. Одно за другим появлялись ребра, позвоночник, кости рук и ног, череп, челюсти, множество мелких костей, которые д’Агоста не смог идентифицировать. Он вспомнил, как Марго оправлялась от психологической травмы после музейных убийств, как она начала возвращаться к нормальной жизни, получила лицензию на ношение огнестрельного оружия, как научилась стрелять. Она казалась такой собранной… Но он видел, какие срывы бывают у полицейских, и надеялся, что после сегодняшнего ей не станет хуже…

Взглянув на Марго, он потерял ход своих мыслей. Она сидела в каком-то оцепенении, держа обеими руками тазовую кость. Прежнее отстраненное, озабоченное выражение лица исчезло, сменившись недоумением.

– В чем дело? – спросил д’Агоста.

Вместо ответа Марго принялась крутить тазовую кость так и сяк, пристально вглядываясь. Потом аккуратно положила ее на стол, взяла нижнюю челюсть и внимательно рассмотрела ее под разными углами. Наконец она положила челюсть и взглянула на д’Агосту:

– Мужчина-готтентот тридцати пяти лет?

– Да.

Марго облизнула губы:

– Занятно. Мне еще придется вернуться, когда появится время, но одну вещь я могу вам сказать сразу: это был такой же мужчина-готтентот, как и я.

Полуденное солнце нещадно пекло, когда Пендергаст отъезжал на своем жемчужного цвета «кадиллаке» от Солтон-Палмс. А когда он вернулся, было уже за полночь.

Он остановился, не доехав трех миль до города-призрака. Выключил фары, съехал с дороги, спрятал машину за несколькими наклонившимися деревьями Джошуа. Заглушил двигатель и остался неподвижно сидеть на водительском сиденье, размышляя над ситуацией.