Дин Кунц - Исступление. Скорость

Грациозное создание замерло у самых деревянных перил черного крыльца, не далее чем в восьми футах от Кот, и уставилось в окно.

Олень смотрел прямо на нее.

Кот не верила, что животное может ее видеть. Свет в доме не горел, и в кухне было значительно темнее, чем снаружи. Оттуда, из все еще светлых весенних сумерек, внутренность дома должна была казаться черной.

Но, несмотря на это, Кот не сомневалась, что взгляд оленя встретился с ее взглядом. У него были удивительно крупные глаза, темные и влажно блестящие.

Потом она вспомнила, как утром Вехс неожиданно вернулся в комнату, каким необъяснимо напряженным он был, как нервно крутил в руке отвертку и какой странный огонь горел в его глазах. И еще он забросал ее вопросами об оленях, которых она встретила в лесу.

Кот не могла понять, почему для Вехса олени значили так много, как не знала она и того, почему олениха стоит здесь, возле человеческого жилья, зачем она смотрит в окно и почему ее не преследуют собаки. Впрочем, Кот не слишком долго задумывалась над этими тайнами; сейчас Кот была куда больше расположена просто воспринимать, впитывать в себя и наблюдать, поскольку понимание – как она теперь знала – это такая вещь, которая бывает доступна отнюдь не всегда.

По мере того как пурпурное небо приобретало цвет сначала темного индиго, а потом китайской туши, глаза вапити блестели все явственней, все сильней. Только они были не красными, как глаза хищников, а золотыми.

Едва видимые клубочки редкого пара вылетали из мокрых ноздрей вапити в такт ровному дыханию животного.

Не отрывая взгляда от оленихи, Котай стиснула ладони так крепко, насколько ей это позволяли наручники на запястьях. Сразу же загремели цепи; и та, которой Кот была прикована к стулу, и та, что шла от ног к тумбе стола, и – самая толстая и длинная – цепь, что связывала ее с прошлым.

Потом она вспомнила свое торжественное обещание покончить с собой, но не быть свидетелем полного морального уничтожения девочки, запертой в подвале. Так Кот думала утром, уверенная, что сумеет найти достаточно мужества, чтобы перегрызть себе вены на руках и истечь кровью. Боль – она знала – будет острой, но относительно недолгой… а потом она как будто уснет, перешагнет из темноты кухни в другую тьму, которая станет для нее вечной.

Кот перестала плакать. Глаза ее были сухи, да и ритм сердечных сокращений оказался на удивление медленным – совсем как у человека, который спит тяжелым сном без сновидений, вызванным сильнодействующим успокаивающим.

Кот подняла руки к лицу, согнула их назад, насколько это было возможно, и растопырила пальцы, чтобы видеть глаза оленя.

Потом она поднесла губы к тому месту, где собиралась сделать первый укус. Вырывающееся изо рта дыхание обожгло холодную кожу.

Последний свет за окном погас. Далекие горы и небо слились в одно, превратились во что-то огромное, черное, неверное, похожее на зыбь на поверхности ночного моря.

С расстояния восьми футов Кот едва могла разглядеть белую – «сердечком» – мордочку оленихи, но глаза благородного животного продолжали сиять ей даже в чернильной мгле.

В поцелуе смерти Кот прижалась губами к запястью и почувствовала свой странно ровный пульс.

Сквозь тьму она и вапити-часовой продолжали пристально смотреть друг на друга, и Кот не могла бы сказать, она ли загипнотизировала животное или оно загипнотизировало ее.

Потом она снова приложила губы к запястью. Та же прохладная кожа, то же мощное биение пульса.

Кот слегка раздвинула губы и попробовала захватить зубами складку кожи. Похоже, ей удалось сжать между резцами достаточно собственной плоти, чтобы нанести серьезное повреждение. В крайнем случае она могла добиться своего со второго или даже с третьего раза.

Она готова была уже приступить к делу, когда вдруг поняла, что никакого мужества это не требует. Даже наоборот: не перегрызть себе вены – вот что было бы настоящим поступком!

Но ей было плевать на доблесть, а за мужество она не дала бы и крысиного хвоста. Она уже уверила себя, что ей чихать на все на свете. Единственной целью, которая по-настоящему влекла Кот, было положить конец собственному одиночеству, боли и болезненному ощущению тщетности любых надежд.

Но была еще девочка в подвале. Была Ариэль, запертая в ненавистной тьме и тишине.

Некоторое время Кот сидела неподвижно, изготовившись к решающей атаке на свои вены и сухожилия.

Сердце ее по-прежнему билось мерно и ровно, а в промежутках между ударами его заполняло спокойствие глубокой воды.