Нова Рен Сума - Воображаемые девушки

Никто мне не верил.

Я думаю, они никогда и не поверят. Никто в городе не принимал всерьез рассказы об Олив, о давно погибших людях, по-прежнему живущих на его затопленных улицах. Они никогда не слышали свист и не чувствовали, как за их ногами следят глаза. Кладбище на холме было похоже на любое другое кладбище. Осколки старых чайников, которые иногда выбрасывало на берег после шторма, были обычным старым мусором, а не какими-то ценными артефактами или антиквариатом.

Так что когда я рассказала всем о том, что с ней произошло, – ее друзьям и своим друзьям, которые избегали встречаться со мной взглядом, Джоне, который вскоре уехал из города; Питу, который сорвал со стены ее фотографию за то, что она сделал с его братом, но потом, втайне от всех, повесил ее обратно; ее бывшим; ее обожателям; парням с автозаправочной станции; девушкам, которые обеспечивали ее солнечными очками; нашей маме в баре; нашему почтальону, с которым встретилась на углу; полицейским, репортерам, бездомному, который лаял, как собака, – все они отказались поверить мне.

Они просто забыли, кем она была.

А она была фантастическим созданием, которое мы никогда не сможем объяснить. Она была лучше и смелее любого из нас. Она была такой, которая вдохновила рисовать фрески и строить мосты. Она была достойной нашей любви.

Могущественной. Но, как в итоге оказалось, этого было недостаточно.

Когда она ушла под воду, никто бы не поверил, что она думала, это временно.

Что она не могла утонуть.

Что это было просто невозможно.

Ни для нее. Ни для нас обеих.

Как, когда холодные руки крепко схватили ее за лодыжку, она сказала: «Не волнуйся, я просто поговорю с ними».

Как сказала: «Не волнуйся, Хло. Ты же знаешь, что все всегда делают то, что я им говорю».

Как нам удалось, благодаря тому, что она была одета в мой купальник, а я – в ее, хотя бы на мгновение провести их.

Как она ушла под воду и как ее дыхание запузырилось крошечными полупрозрачными воздушными шариками, которые освободились от пут, как вытянулись ее руки, и как ее волосы стали словно наэлектризованными, и как ее рот произнес одними губами: «Не волнуйся, я вернусь к завтраку». И как потом водохранилище забрало ее, и как я пыталась вернуть сестру, но ее пальцы соскользнули с моих. И как я сидела там, в лодке, под ее звездами и ее луной, со всех сторон окруженная ее горами, и наблюдала, как поднимаются и лопаются последние пузырьки от ее дыхания.

Я сказала, что останусь в городе, даже после всего, что произошло. Я осталась, хотя слышала, как они говорили обо мне все эти прошедшие месяцы, слышала всё, что они говорили. Я не могла не слышать. Когда Руби была рядом, я легко становилась глухой ко всему, что болтали вокруг, – для этого не нужно было прилагать особых усилий, я как будто слушала через пустой стакан, прижатый к стене, и если что, могла просто отойти.

Но без нее до меня доносилось каждое слово.

Я слышала их на школьных лестницах и за своей спиной на тригонометрии и химии; в женском туалете на втором этаже, в женском туалете на первом этаже; у кулера в «Камби»; на Грин, мимо которого проезжала в ее огромной белой машине; на треке, когда бегала круги на физкультуре. Они говорили такое, что не осмелились бы говорить, будь рядом со мной Руби.

Они называли меня «тронутой».

Они называли меня «неизлечимой».

Они говорили, что мне пора забыть обо всем и двигаться дальше. Говорили, что она умерла, и это было хуже всего. Они говорили, что если я не могу смириться с ее смертью, то меня пора запереть, например, в психушку в Кингстоне, куда запирают тех, кто режет себе вены, нимфоманок и ребят, которые разговаривают с животными и считают, что те им отвечают. Они бы еще и не такое сказали, если бы знали, где я провожу ночи.

Но дело в том, что все они ошибались. Не было нужды накачивать меня таблетками для депрессивных девчонок или обжигать электрошокером. Никакие психологи не могли убедить меня отпустить Руби, перестать вести себя так, будто она жива, потому что никто в городе, похоже, не мог принять тот факт, что она еще была с нами.

Наступила поздняя осень, мне недавно исполнилось семнадцать, ночи стали длиннее, чем летом, но я совсем не возражала, потому что могла приходить к Руби в гости пораньше.

Я поставила ее машину туда, где она ее обычно оставляла, и пошла по тропинке к каменистому берегу. Мне даже не нужен был фонарик – я уже столько раз проходила этой дорогой, что мои ноги сами находили, куда им ступать, еще до того, как глаза привыкали к темноте.