Сабина Тислер - Похититель детей

— Это я, мама, — сказал Альфред. — Как дела?

— Блестяще, — ответила она. Ее цинизм ничто не могло сломить, и тон остался тем же — жестким и холодным, хотя голос уже ослаб. Поле зрения сильно сузилось, а головой она двигала с трудом, поэтому ей пришлось повернуться всем телом, наблюдая за тем, как он прошел через комнату и раздвинул темные шторы. Дневной свет заполнил комнату, и в его лучах стала видна пыль, туманом повисшая в воздухе.

— На улице светит солнце, — сказал он.

— А мне все равно, — ответила она и прикрыла глаза от света.

Альфред выключил люстру и открыл окна, потому что в комнате стояла вонь, как в сыром погребе с загнившей картошкой.

Эдит моментально начала дрожать и еще глубже забилась в кресло. Он взял с дивана плотное одеяло и укутал ее. Эдит позволила сделать это без всяких комментариев, лишь смотрела на него тусклыми глазами, давно уже потерявшими прежний блеск.

Потом он пошел в кухню. Мать ничего не ела, наверное, уже целую вечность — остатки еды на столе и даже те, что он нашел в холодильнике, были очень давними и покрытыми плесенью. Под раковиной он нашел пластиковый кулек, сгреб туда объедки и вышел на улицу, чтобы их выбросить.

Он с трудом открыл тяжелую трухлявую дверь сарая, чуть его не придавившую. Единственная еще живая свинья, худая, как и его мать, апатично лежала на земле. Он взял нож и перерезал ей глотку. Свинья лишь жалобно взвизгнула, когда он оборвал ее одинокое жалкое существование.

На огороде собирать было нечего. Даже у яблони, с которой он когда-то в детстве упал, была какая-то странная болезнь: все яблоки были сморщенными и покрытыми черной паршой.

— Тебе нужно в дом престарелых, — сказал он матери. — Ты сама уже не справишься.

— Ничего мне не нужно, — ответила она.

— Но ты же тут одна, ты умрешь с голоду! Ты даже не встаешь и не ходишь в кухню за едой!

— Ну и что?

— Я же не могу бросить тебя подыхать здесь!

На какой-то миг глаза Эдит снова ожили и злобно заблестели.

— Если здесь появится дьявол, чтобы забрать меня, значит, так и надо. Не лезь не в свое дело!

Альфред удивился тому, сколько еще сил осталось в этой истощенной маленькой женщине.

— Ты уморила голодом собаку. И свинью.

Она пожала плечами.

— Ты даже не давала ему воды, бедняге!

— Сначала он лаял целыми днями. А потом затих. Значит, тихо и мирно уснул.

Альфред не стал говорить ничего больше, потому что видел, насколько мать истощена. Наверное, она уже несколько лет ни с кем не разговаривала. Он увидел, что ее голова свесилась на плечо, рот открылся, и она начала тихонько похрапывать.

Рядом с яблоней он выкопал глубокую яму для собаки и свиньи. Похоронив животных, он подмел двор и навел порядок в кухне. Потом он пошел к матери, поднял ее с кресла и начал раздевать. Эдит испуганно открыла глаза и закричала. Жалобно и пронзительно, как фазан в зубах у лисицы. Он, не обращая внимания на крики, продолжал раздевать ее.

Пуловер за пуловером, блуза за блузой, рубашка за рубашкой. Эдит, как луковица, натянула на себя почти все, что было в доме из одежды.

— Как дела у близняшек? — спросил он.

Эдит не ответила, зато продолжала орать как резаная.

Ванну он отскреб заранее, очистив ее от многолетней грязи и ржавчины. Еле теплая вода для купания, тем не менее, была коричневатой и непрозрачной. Он с отвращением держал на руках старое, морщинистое, но легкое как перышко тело. Мать пиналась, вырывалась и до крови исцарапала его щеки своими острыми, давно не стриженными ногтями. Она отбивалась изо всех своих сил, не желая, чтобы ее трогали, поднимали, несли и купали. Она защищалась, как дикое животное, и визжала без перерыва. Альфред чувствовал, как кровь стекает с его щек по шее на пуловер. Мать казалась ему отвратительным насекомым, которое хотелось раздавить.

Она всегда защищалась. Всю жизнь. Против любого прикосновения, против любой ласки. Она никогда не могла заставить себя взять детей на руки. А в этот момент в ней проснулись нечеловеческие силы, и она все еще вырывалась, когда он опустил ее маленькое тело в мутную жижу.

Она лежала в ванне обессилевшая, словно упавшая в воду стрекоза, чьи крылья намокли, отяжелели и были уже больше не в состоянии оторвать тело от воды. Ее тонкие белые косы плавали в воде, веки глаз стали красными как огонь, словно она плакала целыми днями.

— Ах ты, скотина! — ругалась она. — Немедленно вытащи меня отсюда!

Альфред никак не отреагировал на эти слова. Он бессмысленно уставился на ее острые колени, выглядывающие из воды. Пытался осознать, что этот беспомощно барахтающийся в ванне скелет и есть его родная мать, но это ему не удалось. Его рука всколыхнула воду в ванне, и ее тело качнулось туда-сюда.