Сабина Тислер - Похититель детей

«Прошу тебя, Господи милый, прошу тебя, прошу тебя… Помоги! Не надо мне никакой кошки. Буду каждый день выносить мусорное ведро. Весь год, каждый день! Сделаю все, что ты пожелаешь! Пожалуйста, Боже, пожалуйста, умоляю тебя, придумай что-нибудь, у тебя ведь точно есть какая-нибудь идея, ты же можешь найти выход! А если нет, то сделай так, чтобы я умер. Лишь бы злой человек не вернулся снова, умоляю тебя, Боже, Господи, Господи!»

В то время, когда Альфред с бутылкой ликера «Баллентайн» под мышкой возвращался в домик, Петер Вагнер входил в ответственный за его район полицейский участок дирекции 5, участок 54, по адресу Зонненаллее, 107.

Он никогда не бывал здесь раньше, поэтому мыслил стереотипами. Он ожидал, что тут будет полно громко орущих пьяных мужиков, полуголых проституток, курящих в коридорах, мускулистых рабочих со стройки, угрожающих набить морды полицейским, несовершеннолетних карманных воров, рассказывающих свои лживые истории, одиноких старых женщин, которым казалось, что их кто-то преследует, и избитых бездомных бродяг.

Однако в длинном коридоре полицейского участка было пусто. Здесь царила мертвая тишина. Приемные часы были здесь только в первой половине дня — очевидно, Петер Вагнер был единственным, которому срочно понадобилась помощь.

— Да? — вместо приветствия сказал вахтер за зарешеченным окошком, с недовольным видом отрываясь от бульварной газеты «Бильдцайтунг» и снимая очки.

— Я хочу подать заявление о пропаже человека. У меня сын исчез.

Петер говорил необычно тихо, словно боялся кому-то помешать.

— Комната восемнадцать «а», в самом конце коридора справа, дверь перед туалетами.

Вахтер снова нацепил очки на нос и взял в руки газету.

Петер Вагнер тяжелыми шагами шел по коридору. Его резиновые подметки взвизгивали на пестром линолеуме, покрывающем пол. Странно, но здесь пахло ливерной колбасой. Как в больнице, в отделении для умирающих, где он когда-то проведывал своего коллегу, больного раком прямой кишки, и которого после этого уже никогда не видел.

«Если какая-то свинья что-нибудь сделала с моим маленьким Бенни, я ее убью», — мысленно поклялся Петер. И он не шутил.

Марианна Вагнер была на грани обморока. Она сидела в инвалидном кресле и сосредоточенно дергала себя за волосы. Боль отвлекала ее от страшных мыслей, которые были намного болезненнее, от ужасных картин, от которых просто невозможно было избавиться.

Было почти восемь, когда Петер пришел домой. Уже по тому, как он уронил ключи на полку в коридоре, она поняла, что он ничего не узнал. Ей было страшно смотреть на него. И тяжелее видеть его боль, чем переносить свою.

Он молча прошел в кухню, где она сидела у окна, подошел к холодильнику и достал бутылку пива.

— Он не был сегодня в школе, — сказала она в наступившей тишине. — Я говорила по телефону с фрау Блау. Она решила, что он заболел.

Петер молча пил пиво. Марианне было трудно говорить.

— Он написал работу по немецкому на «пятерку», а по математике — на «шестерку». Наверное, поэтому и не пошел в школу…

Она твердо решила не плакать, но по-другому не получалось. Это было самым невыносимым. То, что с сыном произошло несчастье только потому, что он побоялся показать дома свои плохие оценки. Что бы там ни случилось, это была ее вина. Ее и Петера.

Петер не успокаивал ее. Ее плач не приводил его в агрессивное настроение, как бывало обычно, потому что Петер всегда рассматривал слезы как обычную женскую попытку шантажа. Нет, сегодня у нее была причина. Но ее плач сделал его еще беспомощнее, чем он и без того был. Он даже не в состоянии был подойти и утешить ее. Да и что он мог сказать? «Не плачь, он вернется… Если бы что-то случилось, мы бы уже знали об этом… Отсутствие новостей — уже хорошая новость… Послушай, все обойдется: тысячи детей каждый год исчезают и находятся в тот же день…»

Нет, все это были фразы, которые не соответствовали его мыслям. Утешения просто не существовало. И, если быть честным, у него уже не было ни малейшей надежды. Потому что Беньямин не был авантюристом, ему бы и в голову не пришло просто так сбежать из дому. Скорее, он бы побоялся оказаться один в чужом мире за пределами дома.

Все это он уже рассказал полицейскому, который безучастно отстукивал заявление об исчезновении ребенка на допотопной пишущей машинке. А тот только пожал плечами, что, вероятно, должно было означать: «Все так говорят».

— Они начнут искать только завтра, — внезапно вырвалось у Петера. — Эти проклятые задницы, называющие себя госслужащими, только просиживают кресла! Эти сволочи не верят, когда им говоришь: мой сын не тот ребенок, который может сбежать из дому! Они просто тупо выполняют идиотские служебные инструкции, для них Беньямин — только новый номер дела, который положено обработать не ранее чем через двадцать четыре часа, и баста! Ты даже представить себе не можешь, какой гнусный, тупой остолоп сидит там на входе! Мне так и хотелось врезать по его тупой скучающей харе! — От ярости лицо Петера раскраснелось.