Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

С тем же смутным предчувствием беды, что и в первое утро, я иду через сад. Если я приехал сюда по своей воле, значит тому была причина, но, как ни стараюсь, вспомнить ее не могу.

Хочется верить, что я – порядочный человек, который приехал помочь, но если это так, то пока что я только все порчу. Сегодня, как и каждый вечер, Эвелина расстанется с жизнью, и, если судить по тому, как складывается утро, мои попытки предотвратить трагедию лишь приближают нас к ней. Кто знает, может быть, все мои дурацкие поступки лишь подталкивают Эвелину к серебристому пистолету в руке и к берегу пруда.

Бреду, погруженный в раздумья, и едва не налетаю на Миллисент Дарби. Она, обняв себя за плечи, зябко ежится на кованой садовой скамье. С ног до головы Миллисент укутана в три бесформенных салопа, шея и лицо обмотаны толстым шарфом, над которым блестят глаза. Она посинела от холода, шляпа натянута на самые уши. Услышав мои шаги, старуха оборачивается, на морщинистом лице написано изумление.

– Боже мой, ну что за вид! – говорит она, высвобождая рот из шарфа.

– И вам доброго утра, Миллисент, – отвечаю я, удивленный внезапным приливом нежности к старой даме.

– Миллисент? – Она недовольно поджимает губы. – Какое новомодное обращение. Ты же знаешь, я предпочитаю «матушка», а то люди подумают, будто ты приемыш с улицы. Хотя, может, и лучше было бы сиротку взять на попечение.

У меня отвисает челюсть. Я и не предполагал, что между Джонатаном Дарби и Миллисент Дарби существует родственная связь. Наверное, потому, что такие, как Джонатан, – порождения казней египетских.

– Извините, матушка. – Засовываю руки в карманы, сажусь рядом с ней.

Она вопросительно приподнимает бровь, в умных серых глазах пляшут смешинки.

– Ох, ты не заболел? И встал ни свет ни заря, и извиняешься перед матерью…

– Целительное влияние свежего воздуха, – отвечаю я. – А вы почему здесь в такую рань? Погода отвратительная.

Она хмыкает, крепче обхватывает плечи.

– Хелена обещала со мной прогуляться, но ее все нет и нет. Опять, наверное, все перепутала. Вместо того чтобы утром встретиться со мной, а днем – с Сесилом Рейвенкортом, она наверняка сначала отправилась к нему.

– Рейвенкорт еще спит, – говорю я.

Миллисент с любопытством смотрит на меня.

– Мне сказал его камердинер Каннингем, – поясняю я.

– Вы знакомы?

– Не то чтобы близко.

– Держись от него подальше, – укоризненно произносит она. – Я знаю, что ты предпочитаешь проводить время в сомнительной компании, но, памятуя о том, что мне рассказывал Сесил, это крайне неподходящее знакомство.

Ее слова разжигают мое любопытство. Камердинер мне нравится, однако он согласился помочь лишь после того, как я пригрозил ему шантажом. Я не смогу полностью довериться Каннингему, пока не узнаю его секрет, который, судя по всему, известен Миллисент.

– Почему это? – спрашиваю я.

– Точно не знаю, – небрежно отмахивается она. – Сесил вечно раскапывает чужие тайны и хоронит их в своих жировых складках. По слухам, он взял Каннингема к себе в камердинеры по просьбе Хелены, а теперь, узнав, что с ним дело нечисто, собирается его уволить.

– С ним дело нечисто?

– Ну, это Сесил так выразился, никаких подробностей от него не выведаешь. Чертов толстяк остер на язык, но не выносит скандалов. А принимая во внимание происхождение Каннингема, тема и впрямь пикантная. Очень хочется узнать побольше.

– А при чем тут его происхождение? – спрашиваю я.

– Он якобы сын поварихи, воспитывался в Блэкхите.

– И что в этом такого?

Старуха хихикает, хитро глядит на меня:

– Опять же по слухам, было время, когда досточтимый лорд Питер Хардкасл ездил развлекаться в Лондон. В один прекрасный день его пассия явилась в Блэкхит с младенцем на руках. Девица имела наглость утверждать, что это ребенок лорда Хардкасла. Питер хотел было отправить младенца в церковный приют, но вмешалась Хелена, и мальчика оставили в имении.

– Почему?

– Ради пущего унижения. – Миллисент хлюпает носом, отворачивается от студеного ветра. – Не питая теплых чувств к мужу, она не захотела упускать прекрасную возможность ежедневно тыкать его носом в прошлые прегрешения. Так что вот уже тридцать три года Питер, бедняжка, еженощно орошает подушку горькими слезами. Короче говоря, младенца отдали на воспитание поварихе миссис Драдж, а Хелена неустанно всем напоминала, чей это ребенок.

– И Каннингем об этом знает?

– Разумеется. Это секрет Полишинеля, – хмыкает старуха, достает из рукава платочек, вытирает нос. – Раз вы с ним такие закадычные приятели, ты его сам и спроси. Ну что, пойдем? Незачем здесь мерзнуть, Хелена все равно не появится.