Тэйлор Адамс - Выхода нет [litres с оптимизированной обложкой]

– Не смотри на Эда. Не смотри на него, ладно? Он в порядке…

Эд сделал еще один мучительный вдох через нос, пока Сэнди обматывала вторую повязку вокруг его челюсти, а потом издал странный звук, похожий на мокрую отрыжку. На чистой белой марле проступило красное пятно.

– С ним всё нормально, Птичка Джей. Хошь, эта, сыгранем в «Круг времени»?

– Мы все… – Сэнди вздохнула, вытирая кровь Эда о свои штаны. – Мы отправимся в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Вы знаете это, верно?

Эшли не обращал на Сэнди внимания. Он возвышался над Дарби черной тенью, изучая ее.

Все еще сжимая ее запястье, удерживая ее напротив полуоткрытой двери в чулан. Его глаза шарили вверх и вниз по ее телу.

Дарби уставилась на пол, на свои кеды восьмого размера, изрезанные льдом и побуревшие от грязи и крови. Десять дней назад они лежали новенькими в коробке.

– Ты была… – Эшли откашлялся. – Ты была близка со своей мамой?

Дарби отрицательно покачала головой.

– Нет?

– Не совсем.

Он наклонился ближе.

– Почему нет?

Она ничего не сказала. Она боролась с его хваткой на запястье, и Эшли спокойно дал ей отпор другой рукой, прижав гвоздемет к ее животу. Его палец лежал на спуске. Что-то в цвете этой штуковины – тошнотворно-оранжевом, как фломастер, – делало ее похожей на чрезмерно большую детскую игрушку. Для ребенка-переростка.

Эшли повторил свой вопрос, и его горячее дыхание щекотало ей шею:

– Почему нет, Дарбс?

– Я была… Я была ужасной дочерью. – Ее голос дрожал, но она совладала с собой. А потом все слова вдруг вышли из нее наружу, будто прорвало дамбу: – Я пользовалась ею. Я манипулировала ею. Я говорила ей ужасные вещи. Однажды я угнала ее машину, открыв ее обувным шнурком. Я пропадала на несколько дней, не сказав ей, куда пошла и с кем была. Я являлась для нее источником неприятностей. Когда я… когда я отправилась в колледж, мы даже не попрощались. Я просто села в свою «Хонду» и уехала в Боулдер. Я украла бутылку ее джина из шкафчика, когда уходила.

Дарби вспомнила, как пила его в одиночестве в своей общежитской комнате. Кислый вкус обжигал ей горло под мрачными обоями – отпечатками с могил незнакомцев, с именами и датами, прорисованными угольными тенями карандаша и воска.

Эшли кивнул, нюхая запах ее волос:

– Мне жаль.

– Тебе? Нет.

– Это так.

– Ты лжешь.

– Я серьезно, – сказал он. – Я искренне сожалею о твоей потере.

– Я бы не стала, – произнесла Дарби сквозь зубы. – Если бы это была твоя мама.

Она чувствовала, как подступают слезы, жаля ее воспаленные глаза, но боролась с ними. Она не могла начать плакать сейчас. Это будет позже. Позже, позже, позже. После того, как копы вышибут дверь и загребут Эшли и Ларса вместе с их оружием, после того, как Сэнди окажется в наручниках, а Дарби и Джей будут в машине «Скорой помощи» с шерстяными одеялами на плечах. Тогда, и только тогда она сможет по-настоящему горевать.

Эшли наморщил брови.

– Как ты угнала машину при помощи шнурка?

Дарби не ответила. Это была ничем не примечательная история. «Субару» ее мамы уже был взломан однажды раньше, и вор-тупица покорежил зажигание отверткой, пытаясь его завести. Требовалось два ключа – первый для двери и второй для зажигания. У Дарби имелся один, но не было другого.

«Ты маленькая испорченная сучка, – сказала ее мама с крыльца, наблюдая, как ее собственный „Субару“ заезжает на гаражную дорожку в три часа ночи. – Ты гнилая маленькая дрянь».

– И значит… – Эшли сложил всё вместе. – Вот как ты вскрыла наш фургон, да?

Она кивнула, и еще одна слеза упала на пол.

– Ух ты. Как будто сегодняшней ночью всё должно было случиться именно так. – Он снова улыбнулся. – Я всегда верил, что всё, что происходит, – не случайно. Если тебя это утешит.

Это ее не утешило.

Предполагается, что смерть превращает человека в воспоминание о нем, мысленный образ, идею. Но для Дарби ее мать всегда была идеей. Почему-то после восемнадцати лет жизни в Прово в маленьком доме с двумя спальнями, питаясь той же пищей, смотря то же самое телевидение, сидя на том же диване, она никогда не знала – кто такая Майя Торн. Как человек. Как человек, которым она была бы, если бы Дарби никогда не существовало.

Если бы она действительно оказалась просто гриппом.

«О Боже, мама. Прости меня».

Она почти сломалась. Но она не могла – не перед ним. Рыдания просто застряли у нее в груди, словно стянутой мокрым узловатым полотенцем, отдаваясь тупой болью в ее душе.