Антуан д'Эстет - Flamma

— Я… я не знаю, — растерянно пробормотала миссис Скин, будучи не в силах понять по голосу архидьякона его намерения.

Люциус обернулся и в упор посмотрел на нее проницательным, но непроницаемым взором.

— Утром приведете его ко мне в Собор, — распорядился он тоном, в коем по-прежнему невозможно было распознать испытываемых им чувств; а, направившись к выходу, добавил: — И постарайтесь сделать это незаметно.

***

Доставить зараженного чумой мальчика в храм, не привлекая внимания, оказалось проще, чем это представлялось вначале: ранним утром на улицах города было немноголюдно, а в самом Соборе, благодаря реставрации, и вовсе пустынно. Только лишь причетник Павел встретился здесь миссис Скин и с трудом передвигавшему ноги Томасу, но и тот, будучи нелюбопытен, не проявил излишнего интереса к закутанному с ног до головы в черную ткань (скрывающую отвратительные язвы на его теле) мальчику, и даже согласился указать посетителям путь в келью архидьякона.

Люциус уже ждал их.

— Благодарю вас, Павел, за то, что проводили ко мне моих гостей, — сказал он причетнику, одновременно пропуская в свою келью миссис Скин и ее больного приемыша, а готовясь закрыть за ними и собою дверь, добавил: — И буду весьма признателен, если вы проследите за тем, чтобы никто не помешал нашему разговору.

Павел понял, что его выпроваживают и, покорно поклонившись, со словами…

— Как пожелаете, святой отец.

…ушел.

Оставшись наедине со своими посетителями, Люциус, ничуть от них не скрываясь, отворил проход в потайную комнату и, пригласив их следовать за собой, стал подниматься по неосвещенной винтовой лестнице, на крутых ступенях которой миссис Скин дважды (с громким ворчанием) оступилась, а обессиленный Том так и вовсе чуть было не упал. Однако ни той, ни другому архидьякон даже не подумал помочь: он, молча и не оглядываясь, поднимался вверх, а оказавшись в тайной каморке, с прошлого ритуала пребывавшей в некотором беспорядке, сразу же, не говоря ни слова, опустился перед обитым железом массивным сундуком. И вновь из недр его на свет были извлечены бронзовая маска, кинжал, множество флаконов и склянок, да темного переплета фолиант, не имевший названия, сверяясь с которым Люциус приступил к подготовке нового ритуала.

Через полчаса, закончив приготовления, священник надел маску и, указав Томасу на стол, коротко приказал:

— Ложись.

Больной, коему не без труда удалось сбросить с себя кусок окутывающей его черной материи, послушно взобрался на столешницу и, почти теряя сознание от приложенных усилий, улегся на спину, между расставленными Люциусом флаконами, подсвечником и разбросанным тряпьем для протираний.

Дальнейшие действия архидьякона во всем повторяли предыдущий ритуал: также были пущены в ход смоченные в целебных растворах и смесях куски ткани, сальная свеча и острие тускло мерцавшего в огненном свете кинжала. Однако если манипуляции Люциуса и напоминали былое, то их результат — нет.

— Знай!

Сумеешь ли спасти, иль доведется погубить,

Чашу горькою придется нам испить.

Прозвучал во взволновавшемся разуме священника пророческий голос давно не напоминавшей о себе Маргариты. Такая замена ее песне стала первым отличием от проведенного месяц назад ритуала. А когда Люциус сделал пять уколов кинжалом и колдовскими пасами провел над ранками пламя сальной свечи, произошло и второе: капельки крови не слились чудесным образом в пентаграмму, как это произошло с Тэди Эклипсом, а тонкими струйками стекли вниз живота Томаса, запекшись возле пупка. Соответственно и состояние мальчика не улучшилось, наоборот, его разбили жар и бред. Люциус старался что-то сделать: он продолжал отирать тело Томаса лекарствами и собирать гной, разрывающий изнутри черные язвы, но грязь отчего-то не приставала к тряпицам, а лишь размазывалась по животу больного.

Впрочем, скоро архидьякон прекратил эти бесполезные попытки облегчить состояние больного: бред Томаса привлек его интерес и полностью завладел его вниманием. В полузабытьи мальчик ломано, — где-то не по порядку, где-то сбиваясь, — говорил о том, как сопровождал приемную мать с подложным письмом в Дербишир и как они вместе, по приказанию Мортимера, поили кожевника Скина растворами мышьяка.

Люциус слушал эту недугом вырванную исповедь и краем глаза наблюдал за реакцией на слова мальчика, стоявшей в углу комнаты миссис Скин. Ее лицо не выражало ни страха, ни смущения перед таким разоблачением, ни даже сочувствия к больному или боязни за его жизнь; напротив: она казалась очень довольной, видя состояние мальчика, хотя и тщательно пыталась это скрыть. И Люциус окончательно уверился в том, о чем догадался еще ночью: вдова Скин принесла приемыша в жертву очередному замыслу Мортимера, также, как некогда поступила с мужем.